Мужчины сидели молча, не смея выдохнуть и сказать ничего против; затем кто-то стал возражать, мол, зачем лезть в чужую войну?

- В чужую войну? – не выдержал и вскочил Индерис с выпученными глазами. Трубка кочевала из одного уголка рта в другой. – Она была чужой до тех пор, пока на нашей земле не было врагов! Теперь же мы обязаны взять в руки оружие и сражаться, как наши предки делали это многие века. А кто не хочет воевать, так и быть, пусть остается, но пусть на голову его ляжет позор. Так кто же станет равным по чести и решимости мне и пойдет в бой? – с последними словами он зашагал широкими, совсем не старческими шагами по ковру, заложив руки за спину, и, закончив, застыл напротив Видерима. – Кто?!

Все встали.

- Вот и славно, - потер Индерис руки. – Я объездил пока три деревни, и все пришли к единому выводу. Пусть все боеспособные мужчины собираются прийти в Тендерум, как только я пришлю гонцов. А пока готовьтесь, - он поклонился коротким кивком головы и со своими людьми ушел в прихожую, остальные последовали за ним и проводили отъезжающую телегу.

- Тендерум… - смаковал слово Северан, когда шел с Ритемусом к дому последнего. - Я все удивляюсь, какое это грозное название для деревни.

- Это не деревня, это древний замок, - ответил Ритемус, - а деревушка в низине при нем лежит, поэтому Индерис и взял его, как глава совета деревенских старост. В случае непредвиденных событий остальные деревни должны были бросить все и съехаться в замок. Места там много, так что, если нас будут выживать с насиженных мест, все уместятся.

- Так почему же раньше не съехались? – не унимался Северан.

- А пока не приехали, никто не знал, насколько много. Расспроси лучше Видерима, он лучше знает.

Дом был пуст – дети отправились домой, и Ритемус сел на пустое кресло.

- Времени не было – целый день ведь работаем с ребятами. А в дом просто так не зайдешь, не спросишь – неуютно, знаешь ли. Вроде бы и живем все вместе больше месяца, и люди добрые, с нами говорят по-свойски, словом не обидят, как на врага не косятся, и все равно… Поэтому я и ребята мои ждем, когда мы уйдем. Вот ты и скажи, как солдат солдату – отчего так? – спросил он и замолк.

Ритемус тоже молчал некоторое время, затем сказал неуверенно:

- Это с непривычки. Когда все уляжется, пообвыкнешь. Забудь, что ты фалькенарец, как все уже забыли. Ты подданный Арлакериса, так и живи, как всякий арлакериец.

Снова последовала пауза, после которой Северан спросил:

- Что теперь будешь делать? К своим повстанцам пойдешь?

- Зачем их искать? Своих-то я навряд ли найду… А чужих еще поискать надо, если они не найдут нас первыми.

***

Дети резвились на облюбованной площадке у входа в штольню, валялись в угольной крошке и пытались сдвинуть вагонетку, приросшую к рельсам проржавевшими колесами; кто-то, пользуясь тем, что Ритемус иногда отвлекался на других, забегал внутрь или взбирался по скалистому откосу наверх, на холм, но наставнику хватало лишь прикрикнуть грозным голосом, чтобы заставить ослушника повернуть назад. После порции курса нарочито нудных нравоучений очередному сорванцу он отдыхал на камне у внушительного кирпичного барака, в котором было хранилище, до конца не опустошенное, где лежали антрацитовые глыбы разных размеров. Вход туда был тоже воспрещен – стоило зайти туда, как с пола вздымалась пыль, и одежда становилась цвета этих самых глыб, а матерям после праведных трудов предстояло долго отмывать своих дражайших чад.

- Эй, Ритемус! – окликнул Северан. Он со своими соотечественниками тащили тележки с водруженными цистернами с водой от самого ручья, и, несмотря на труды, выглядел ничуть не уставшим, но своим людям решил дать передышку и остановился. – Как идет воспитание подрастающего поколения?

Ритемус отмахнулся рукой.

- Ничего, сойдет. Скоро будем потихоньку возвращаться домой.

- Ну, смотри, - Северан потянул тележку дальше. – Надеюсь, в километре к югу старшие бродят?

Ритемус сначала хотел сказать «нет», даже не поняв смысла вопроса, и, почуяв неладное, громко крикнул:

- Детвора, все ко мне!

Дети выстроились в две шеренги, как он их обучил стоять перед началом занятий. На прогулках это было не обязательно, но стало для них привычкой. Ритемус пересчитал всех по головам. Все были на месте, и он сказал удивленно:

- Северан, все здесь, это точно. Ты давно тех ребят видел?

- Недавно, минут десять назад. Может, они давно обратно вернулись?

- Быть может, - теперь его терзали смутные сомнения, и нехорошее предчувствие не оставляло его. – Дети, кто отходил от шахты?

- Мы уходили, - ответил один из старших, - Только к деревне, а не к ручью.

- Так… - тревога все более и более охватывала Ритемуса. – Северан, где ты их видел?

Тот мгновенно посуровел, взял винтовку из телеги, и сказал Ритемусу следовать за ним. Тот, в свою очередь, строго-настрого велел детям ни шагу не отходить от фалькенарцев, и, ускоряя шаг, выхватил из-за пояса револьвер. Они спускались по ведущей вниз тропинке, бегущей зигзагами в обход оврагов, цепляясь головами за низкие ветви ольхи, как назло, выстроившихся вдоль спуска. Вдруг Северан пустился направо, параллельно реке, Ритемус кинулся за ним, пуще прежнего царапая лицо о ветви, и нисколько не замечая этого, словно бы он спасался от смерти. Фалькенарец резко остановился. На земле в не просохшей от вчерашнего дождя почвы лежали ветки, явно надломленные от тяжести человеческого шага, и кое-где мелькали отпечатавшиеся следы рисунка подошвы, ведущие вглубь леса. Северан наклонился к следам и медленно провел над ними рукой, словно заклиная, завис так на несколько секунд и изрек:

- Это нога взрослого человека, и обувь не гражданская – сапоги тяжелые, кованые, армейские, значит.

- Нашли нас все-таки, - пробормотал Ритемус, удивившись своим вчерашним словам, оказавшимися вдруг пророческими, - И давно знают, что мы тут. По крайней мере, они не причинили вам вреда, а значит, остальным бояться нечего.

Детям было приказано возвращаться в деревню. Время обеда еще не подошло, и потому это вызвало волну возмущения, но перечить никто не стал. Ритемус сообщил о случившемся Видериму – тот внешне не отреагировал никак, лишь посоветовал ограничить детей за пределы деревни. Остальным об этом говорить не стали, посчитав лишним создавать панику, а ужесточившиеся меры объяснили решением собрания.

Через несколько дней настали заморозки, и вдруг обнаружилось, что теплыми вещами запаслись немногие, а Ритемус вообще не имел ничего, кроме видавшего виды плаща и не менее потрепанного пальто, подаренного Видеримом, но его выручил Северан своим меховым жилетом. Остальные выживали, как могли, и надевали сразу по несколько верхних платьев, оборачивались в женские шерстяные платки, а холодные сапоги и ботинки изнутри обкладывали газетной бумагой, которая ценилась теперь на вес золота. Видерим стал часто пропадать на блошином рынке в небольшом городке, где ему удавалось обменять дрова на зимнюю одежду. Помощи от других деревень Тендерумского содружества ждать не приходилось – у них дела были не лучше. Занятия Ритемуса с детьми почти прекратились и бывали лишь в полудни теплых дней, когда с земли спадала твердая белесая корка инея, намерзшая за ночь и звонко хрустящая под ногами, и на солнце было не так холодно, но наставник придумал новые занятия, и теперь дети подолгу сидели у него дома, и, заполонив гостиную, занимались рукоделием – кто шил, кто плел корзины, а в одной из комнат устроили мастерскую, где он учил делать луки, плести рыболовные сети, а из поленьев делали посуду, совсем как в стародавние времена. Все это делалось под рассказы самого наставника о своей жизни, но он приглашал и Северана, который рассказывал о быте фалькенарских солдат в войну, и на его удивление, дети слушали его без злобы и отвращения, которых он и его соотечественники до сих пор остерегались. Это были одни из тех редких разговоров между ним и остальными жителями деревни. Фалькенарцы редко общались с другими. Даже когда их соседи-арлакерийцы завязывали с ними разговор, они редко когда были словоохотливы и обычно откупались парой-тройкой фраз, с радостью брали на починку или мастерили вещи и уходили восвояси в свою мастерскую, в свой маленький мир, из-за границ которого мало что проникало наружу. Между собой же они могли говорить беспрестанно, и во время работы (а ее у них хватало вдоволь) каждый день можно было слышать, как перекликаются несколько голосов поверх грома молотов, бьющих по металлу, и жужжания точильного колеса.