В конце лета Ставкой Республики был разработан план ликвидации нескольких «серых» генералов. Они должны были приехать в воинскую часть под Серметером, дата и время были уже известны. Однако появилась неприятность в виде Вельяаса, собравшегося собственного силами напасть на лагерь незадолго до того, как начнется генеральская встреча.
Либертас пришел предупредить Ритемуса, но это вышло скверно, потому что тот уже тогда был взвинчен, и пораженческие призывы привели к обратному эффекту. Библиотекарь поступил не просто так – он не без оснований решил, что Ритемус слишком преисполнился гордыней, стал считать себя эдаким «освободителем Севера». Его жестокость, проявленная к канцам, которые гнались за группой Либертаса, и в итоге нашли свой конец в утробе горящего дома, также оставила свой отпечаток в его восприятии командованием. Либертас счел, что в конечном счете Ритемус отодвинул поставленные командованием задачи на второй план. На непонимание Ритемуса Тумасшат пояснил: это значило, что он по-прежнему их выполнял. Он нападал на конвои продовольствия, подрывал железнодорожные пути, опустошал склады. Но это делал он не для спасения Республики, не для борьбы с врагом как часть целого от армии Республики. Он мстил за валаймов. За оба Похода, как он называет свои пребывания на Севере, он слишком проникся культурой валаймов, слишком много сочувствия проявил к мирному народу, который не видел межплеменной войны многие века, а подобной – никогда. А свой отряд он негласно объявил своими детьми, которых он себе поклялся защищать до последнего любой ценой.
И вот он, Спаситель, ведущий за собой священный отряд из трехсот, затем семидесяти или девяноста человек, принялся мечом и огнем очищать Север от легионов тьмы. До какого-то момента это было бы на руку Республике, но кто знал, что впоследствии предприимет Ритемус? Не восстанет ли он против «несправедливости», которую может проявить Сенат по отношению к народам Севера?
А потом командование узнало о Вельяасе, который с самого начала возрожденческой оккупации принялся создавать собственное сопротивление. Для невоенного человека он довольно проффесионально действовал, опираясь на опыт, полученный во время первого минатанского вторжения, и в итоге методом проб и ошибок в виде четырех десятков членов-звеньев организации, создал разведывательную сеть, раскинувшуюся вокруг Серметера, которая могла собраться меньше, чем за неделю в боевую организацию числом от пяти до семи сотен штыков. И если верить Энерису, старый дурак решил на склоне лет создать себе ореол славы и почета, начав собственную войну. Но он понимал, что у него нет опыта боев, и в первом же сражении его «батальоны» понесут огромные потери.
До поры до времени он не представлял из себя угрозы. Но затем Ритемус по наводке Гессериса вышел к нему, и две малопредсказуемые силы образовали одну мощную и еще более непредсказуемую. Радиопередача Аумата из монастыря переполошила Ставку, и там кто-то даже предположил, что, если Вельяас слишком повлияет на Ритемуса, то в перспективе страну ждет образование на северо-востоке какой-нибудь мятежной Валаймской Федерации, недолговечной, но доставляющей массу проблем. И нельзя было сказать, что эта идея была высмеяна; любое возможное новое сопротивление Республике никого не устраивало.
Затем Аумат передал информацию о сроках начала акции по освобождению концлагеря, и Ставка встала на уши. Эта акция должна была начаться за два дня до даты предполагаемого покушения, и тогда бы на встречу никто не явился, генералы остались бы целы, а возрожденческая армия продолжила бы играть в позиционную войну с минатанцами до бесконечности. И было принято единственно, как казалось Ниремису и прочим, верное решение: временно убрать Ритемуса с дороги. Или, если дело пойдет худо, убрать совсем.
Рассказ Тумасшата был сбивчив, непоследователен, он звучал как играющий тихим фоном граммофон, но Ритемус молча впитывал смысл улавливаемых слов. Именно улавливаемых – сознательно он не смог бы воспроизвести ни фразы из сказанного. Внешне Ритемус был похож на впавшего в кататонический ступор – он молчал, уперевшись взглядом в стену напротив, лишь иногда подавая признаки жизни, двигая плечами и глазными мускулами. Но внутри него все напоминало готовящийся к извержению вулкан. Умом он все понимал, но сердцем не мог простить никому ничего. С ним обошлись как с ребенком, как с животным, как… да, как с собакой. Это ведь была одна из последних мыслей, когда его…
«Усыпляли», - громко вставил один внутренний голос.
«Обезвреживали», - спокойно сказал второй голос.
«Спасали», - совсем тихо добавил третий.
И совсем как собаку, его держали рядом, пока он был полезен и не проявлял непослушания. Однако в какой-то момент в нем заметили признаки зачинающегося бешенства, и его решили усыпить… Но он-то не собака! Он – человек! Что, что сподвигло их решить, что он – животное?
И когда Тумасшат вдруг вновь упомянул какую-то деталь, связанную с Вельяасом, снова назвав его старым дураком, плотина вдруг сломилась под напором клокочущей массы гнева.
- А сам ли ты не старый дурак? – резко развернулся Ритемус к валайму. – Почему, почему вы действовали за моей спиной? Почему вы бросили меня? Почему я оказался в тюрьме? Хоть кто-нибудь может пояснить, какого черта я попал в руки канцев, тогда как все вы смогли уйти? Нагородили себе невесть чего, теперь же сами и боитесь!
- Ритемус, мы пытались…
- Что, что вы пытались? Если со мной что не так было во время похода, ты мог бы мне сказать? Когда ты привел этих сволочей, вы могли бы мне сказать сразу, а не сговариваться за моей спиной! Кто ты теперь, кто вы все после этого?
Валайм испуганно молчал, атакованный целым эскадроном вопросов, а Ритемус продолжал кричать, чередуя угрозы с оскорблениями в адрес Тумасшата, Либертаса и особоенно Аумата, пока в палату не ворвалась толпа мужчин и женщие в белых халатах. Тумасшат ретировался за них, а врач взял Ритемуса за плечо и попросил успокоиться.
- Да оставьте меня все вы в покое! – прокричал Ритемус ему в лицо, и тот попросил шприц у кого-то из медсестер. Ритемус застыл, гневно обозревая собравшихся. Игла вошла в предплечье, и он расслабился. Врач что-то пробормотал Тумасшату, и тот, сгорбившись, покинул палату.
Ритемуса перевели в другой корпус, видимо, неврологический, он точно не знал и не хотел знать. Палата была похода как две капли воды на предудыщую, только вид из окна был другим. Он снова остался один. Один на один со своими мыслями. Его снова охватила скорбь, какая была во время его заключения в тюрьме. А смешанная с гневом, она стала сильнее. Он сутками размышлял о произошедшем, вспоминал, что он упустил.
Он был зол на всех. Все предали его, хотя предателем объявили его. Они предали валаймов, которые желали освободить Север, спасти ни много, ни мало тысячу человек, которые наверняка погибли. Да, покушение удалось. Но стоило ли оно того? Они могли запросить поддержку у него, и вместе бы диверсионная группа и партизаны свершили бы великое и правое дело. А так – за двух человек отдать тысячу… Неудивительно, если сейчас на Севере не жалуют республиканскую власть.
Он чувствовал обиду. Даже не потому что его... «обманули». Это было самым подходящим словом, доступным истерзанному разуму. Он чувствовал себя несправедливо обделенным потому, что его не поставили в известность о происходящем. Вокруг него происходили события эпохального масштаба, от исхода которых зависели судьбы миллионов. А он лишь вел свой отряд очередной дорогой и почти ни о чем не подозревал. Но при этом остальные люди ниже его рангом – его знакомые, подчиненные – знали и даже участвовали. Вот так и получается. Пешки внезапно обратились в королей, короли – в пешки. Может, королем он себя не мнил, но чувство, что все его деяния одним махом обесценились, что его жизнь обесценилась, что все усилия втоптаны в грязь и смешаны с нею, вновь начало окутывать его черным туманом, проникать во все поры. Он снова перестал разговаривать с людьми, ел через силу, а иногда попросту его кормили медсестры. Днями в его голове крутилось: «Меня просто использовали, использовали, использовали…» Все зря – спасенные жизни, утерянные, убитые. Столько лет прожито зря….
