А теперь этот символ гас. И его жизнь будет лишена смысла существования, потому что не останется ничего, за что следовало бы бороться. Здесь он будет изгоем, но и в Минатан нет гарантий на спокойную жизнь. Если он представится своим именем, его не убьют. У минатанцев его имя было на слуху, его считают храбрым человеком, следовательно, своей храбростью человек завоевывает себе право на жизнь, по представлениям этого народа. А вот сослать его на каторгу или сгноить в фильтрационном лагере – этого от Императора можно ожидать. Жизнь ведь сохранена? Сохранена. Насколько ему известно, «храбрые люди» - «толмине» автоматически искупают свою вину, и, например, с солдата, отличившегося на войне, снимаются все долги, а если затем оказывалось, что ему грозила тюрьма, то с него снимали все обвинения. А здесь – чужестранец. Не всем же раздаваться подобные привилегии? Живи и радуйся себе на каторге, пришелец.

Мысль становилась тяжелее, запутаннее. В конце концов он решил, что последние мысли – дело далекого грядущего, и оставить их следует на потом, а когда дело пойдет о выживании, ему будет не до мыслей о высоких материях. А на данный момент его тело слишком устало, и чаша физической усталости перевесила душевную бурю.

Утро началось отвратительно. Умер Йакалан, к рассвету бившийся в агонии и своими выкриками мешавший спать всем остальным, несмотря на все усилия врачей. Ритемус стоял у тела ординарца, сокрытого запачканным покрывалом до головы. Застывшее лицо умершего впервые за сутки выражало умиротворение, и было почти таким же, как в повседневности при жизни. Странно было видеть его неподвижным, но Ритемус знал, что быстро привыкнет к отсутствию Йакалана. На него снова нахлынуло вчерашнее чувство некоторой пустоты и досады, но скоро оно прошло, и он после минуты молчания спросил уже о втором умершем. Кроме Йакалана, ночью умер еще один раненый. Он, в противоположность ординарцу, умер тихо, потеряв во сне сознание, а вслед за ним - и большой объем крови после открывшегося кровотечения. Санитары метались от одного раненого к другому и в суматохе не обратили на него внимания.

Оба тела отнесли к вчерашней массовой могиле и похоронили рядом, в третьей яме. День, как назло, был солнечным, и с вершины холма открывался живописный вид на лес и полуразрушенную деревню, озаряемые ярким светом, который словно вливал жизни в пейзаж.

После этого жизнь потекла своим чередом. Ритемус собрал всех мужчин, чтобы произвести пересчет. Цифра в итоге получилась внушительная, больше двух с половиной сотен способных воевать человек, а всего – более четырехсот. И этих женщин и детей вместе с ранеными надо охранять, а это значило, что действительная боеспособность его формирования снизилась. Поэтому он созвал всех командиров, заодно назначив и новых из вчерашнего неожиданного пополнения, и рассказал о плане действий на ближайшие дни, который созрел этой ночью.

После этого приготовления к отправлению в поход были завершены. В последующие два дня на протяжении десятков километров они не встречали ничего, кроме следов былых сражений. И чем ближе было к Серметеру, тем сильнее одолевало людей душевное волнение. Ритемус высылал разведчиков, но те доносили лишь об оставленных траншеях и пленных, которых канцы вели на юг. На третий день подтвердились страшные слухи: Серметер уже в руках врага. И у всех на устах были два вопроса: «Почему отдали город?» и «Что нам теперь делать?»

Ритемус весь день наблюдал за собой и за другими. Он видел, как на глазах бойцов наворачивались слезы, слышал, как последний вопрос чуть ли не каждую минуту звучали скорбным шепотом, словно будучи произнесенными громче, они могли накликать еще большую беду. Во время очередного привала место стоянки представляло собой скопление безмолвных и неподвижных человеческих фигур, в которых не сразу можно было бы опознать живых людей.

Слишком была поразительна разница этих недель – воистину, в голове не укладывалось, что победоносное наступление вдруг обратилось поражением, а фронт вдруг был брошен и откатился на десятки километров. Ветераны Фалькенарской войны бы только посмеялись над нелепицей – в срединный этап конфликта считалось успехом, если за месяц фронт продвинулся на несколько километров. Разумеется, так все выглядело с точки зрения простого солдата, не знающего деталей. Сам Ритемус понимал, что главная сложность не здесь, а в Лимунаре. Количество частей националистов увеличилось в эти дни, но не критично для той массы республиканского войска, что стояла здесь. Это значило, что некоторые части и подразделения были в срочном порядке переброшены на север, и канцы этим воспользовались. Единственное, что не укладывалось в голову, так это спешное оставление Серметера, но эту версию минор-легионис решил оставить в качестве рабочей. С ним согласились и Либертас, и приближенные в лице Димитриса, Булевиса и Тумасшата.

Вечером, когда батальону оставалось меньше десятка километров до города, Либертас сказал, что уходит.

- Здесь мы расходимся. Я думал, говорить ли тебе или нет, но ты парень хороший, и поэтому скажу. Тебе наверняка советовали, чтобы ты продолжал бороться до последнего и ходить кругами между Лимунаром и Рателаном? Оставь.

- Почему? – у Ритемуса появилось острое желание разбить Либертасу морду. «Неужели он двойной шпион и его специально заслали к нему, чтобы посеять пораженческие помыслы?» Он даже на мгновение забыл про просьбу Альдеруса доставить Либертаса в безопасное место.

- Арлакерису долго не прожить. На нас, на наши распри смотрят наши соседи. И может статься, что Арлакерис в принципе может перестать существовать как единое государство, понимаешь? Я имею в виду, не надо сдаваться и нести канцам свет истины – они не поверят. Более того, многие и в наших рядах не верят. А эти билеты даны для того, чтобы продолжить борьбу из-за границы. Против канцев ли, или против наших же соседей. Мы воссоздадим партию заново и отвоюем страну обратно. Эта земля еще очень долго не увидит покоя, и боюсь, один ты не сможешь окончить войну. Но в первую очередь спаси людей. Собери всех выживших валаймов в губерниях, кто останется после боев, и уводи их в безопасное место. Если таковых не будет здесь, веди людей к границе. Идти ли самому в Минатан, или нет, решай сам. Если нет, иди на юг, в леса. Поэтому затаись и жди, когда Вождь позовет тебя. Понял?

- Да, - ответил Ритемус. Во рту было сухо, язык почти не поворачивался. – Вы умеете удивлять. Знаете, вы мне одного человека напоминаете, он вечно ставил меня в недоумение…

- Люминаса? – перебил Либертас и усмехнулся. – Да, это он умеет. А теперь мы распрощаемся, - он протянул руку.

- Больше никаких откровений?

- Нет. Теперь ты знаешь все, что нужно знать, но больше, чем положено.

- Кстати, а как поживает Люминас? – спросил он.

- Не знаю, - покачал головой Либертас. - Я его давно не видел. Со времен перемирия с королем.

Ритемус молча кивнул. Либертас кивнул в ответ и со своими спутниками двинулся на восток, оставив минор-легиониса один на один со своими мыслями. Слишком много новых сведений в последние дни, представляющих события в новом свете.

- Что вы об этом думаете? – спросил он тем же вечером Тумасшата и пастора о словах Либертаса.

- Боги знают, что он имел в виду, - сказал Тумасшат, - Но зла он нам не желает, это я знаю точно. Разве все так плохо? Быть может, нам стоит прорваться к Пескаруму, а там посмотреть, сможем ли выйти к республиканским войскам, или же и впрямь идти до самой границы…

- А может, он хотел передать послание, - вступил в разговор молчавший доселе пастор, - но за время пути ситуация изменилась, а он не знал об этом. Мне тоже трудно поверить, что и Рателан тоже сдан. Неужели и минатанцы прорвались у Лимунара?

- Тогда бы он нам сказал об этом прямо, - раздраженно сказал Ритемус. Что-то грызло изнутри, какое-то чувство… Что Либертасу не нужно доверять. Почему-то ему казалось, что встреча вовсе не случайна. Слишком все вовремя и складно выходит. У него на пути внезапно возникает хорошо знакомый человек и предлагает, по сути, сдаться. Да еще и оказывается не тем, кто был. Ну как не усмотреть в этом козни врага?