- А как же Гессарис? – возразил Тумасшат. - Не будет ли нас слишком много?

- Семьсот человек на десятки квадратных километров? Нисколько. Более того, есть вероятность, что их дела тоже не гладки, а нам нужна любая связь с внешним миром. Гессарису проще в этом отношении – с одной стороны у него гарантированный тыл, а у нас везде только юго-восток, где мы будем питаться так же богато, как в первую минатанскую оккупацию, - Тумасшат и Реналур закашлялись в кулак. Насчет тамошних жителей я не знаю, но хочется надеяться, что война затронула их меньше. А посему, друзья мои, какой путь выберем мы?

- По-моему, выбор очевиден, - отозвался Димитрис, поглядывая на остальных.

Разумеется, совет выбрал присоединение к Гессарису. Воодушевленные, все покинули дом и разошлись по своим подразделениям, а Ритемус приказал собрать разведывательный отряд, который должен был в течение двух суток разузнать обстановку по ту сторону шоссе и вернуться. Батальон же двигался в том же направлении, но в более медленном темпе.

Ни через сутки, ни через двое они не появились. Зато на вторые сутки в окрестные деревни несколько раз наведывались канцы, разыскивавшие пособников черно-желтых партизан, а в лесу были замечены патрули с собаками. С одним из них была перестрелка, закончившаяся полным его уничтожением и приобретением в виде жареной собачатины, ставшей таковой немного позднее.

Ритемус, и не он один, связывали пропажу разведчиков и участившиеся визиты карательных отрядов в одно целое, пусть партизаны и тешили себя надеждой, что совпадение случайно. На третьи сутки терпение его лопнуло. Он приказал выдвинуться непосредственно в направлении шоссе, выслав вперед еще одну группу. Одновременно он выслал еще одного почтового голубя вслед за уже отправленным.

Группа не вернулась, голубь не вернулся… Что-то железным кулаком схватило его сердце и сжимало изо всех сил. Напряжение последних дней, это бегство... утомили его, как он предпочитал думать, пусть на деле себе же и врал. Он истощен. Эта мысль появилась давно, но укрепилась, кажется, в тот же день, когда он услышал призыв Таремира. У него осталось очень мало внутренних ресурсов, чтобы поддерживать себя и других. Раньше он думал, что, несмотря на общую тяжесть ситуации, он сможет пережить ее, как пережил первый Северный поход, как переживал предшествующие и последующие события. Однако его разум и тело протестовали. Тело было слишком ослаблено переходами и постепенно уменьшающимся пайком, а разум угнетен поражениями и все большим неверием в победу, и пока было неясно, что сильнее оказывало влияние – тело на разум или наоборот.

Он мог позволить себе физический отдых, но даже во время его он размышлял о делах насущных и о перспективах. А в последние дни, как назло, стала сниться жена с детьми и Северан. А вчера – и Аумат в расстрелянной шинели, и одна из черных дыр с красной каймой зияла как раз напротив сердца. Словно горькое прошлое, свинцовое настоящее и туманное будущее решили наброситься на него одновременно и задавить под массой своих тучных телес. И в этом противоборстве со всеми тремя и с сами собой, не дающим себе спуска, он истощал себя. И уже ничего не помогало – ни осознание, что от его действий зависит жизнь нескольких сотен людей, ни то, что его отряд, быть может, вносит вклад в общую победу.

И лишь одного он не мог понять: является ли его внутреннее состояние продуктом текущего момента или же над ним тяготел весь вес его жизни? Будто бы лучина, которая тлела, тлела и вдруг решила вспыхнуть и сгореть за считанные секунды. И еще: чем, собственно, отличается настоящее от прошлого двухлетней давности? Быть может, разбитыми надеждами?

Настал вечер. До шоссе оставалось немного совсем немного. Несколько часов, и они пересекут шоссе в спокойном месте. Разведка доложила, что там вообще никого нет. Пустота на несколько километров. Канцы будто решили, что здесь нечего охранять. Да и отряды, которые недавно гнались за ними, остались далеко позади, уверенные, что черные ушли на северо-восток.

Но вовсе не это занимало мысли Ритемуса. С тех самых пор как ему явился сон об Аумате, размышления почти что полностью касались лишь его самого. На внешние раздражители он реагировал лишь автоматически, и некоторым это настроение передалось. Тумасшат и пастор рассказывали ему разговорах солдат, мол, командир все же получил весточку, что ничего хорошего на фронте не происходит, оттого мрачен и ничего не говорит. Сам Ритемус лишь попросил обоих советников передать, что ничего подобного он не получал, а задумчив от усталости.

Над костром нависла и осела тень – это пастор сел напротив и внимательно посмотрел на него. Почему-то Ритемусу подумал, что будь сейчас зима, то коротко стриженные волосы слились бы со снегом, придав их владельцу причудливый вид маски без скальпа.

- Скажите мне, чем отличается этот поход от прошлого? – бесцветным голосом спросил Ритемус. Впрочем, назвать это вопросом было сложно, скорее риторическое обращение к самому себе.

Пастор помолчал, упершись взглядом в огонь, будто там был ответ, и наконец, сказал:

- Тогда мы боролись за собственные жизни. За жизни невинных валаймов. А сейчас – за победу Республики. А это разные вещи – спасать свою душу… - он осекся, - будем прямы, свою шкуру, и спасать нечто абстрактное, что мы не видели, да и кто знает, существует ли оно в том виде, в каком его представляют нам. А свое тело – здесь, при нас, мы его досконально знаем. И когда дело заходит о спасении себя или государства, нечего и думать, что человек предпримет в первую очередь.

Тогда нам было не на кого надеяться. Мы были сами за себя, а еще оказалось, что от нас зависели жизни многих сотен аборигенов по всей провинции, да и за ее пределами.

Ритемус кивнул – это он и сам знал.

- Мы и не знали, - продолжал пастор, - существует ли еще сопротивление, кроме нас, на севере. Мы подозревали, мы хотели верить в то, что мы не единственные, но действовали отчаянно. Нам нечего было терять. А когда человеку нечего терять, и он загнан в угол, то все его силы извлекаются из недр, и он противостоит злу либо же погибает, но места сомнению не остается. Ныне же мы надеемся, что нам на помощь кто-нибудь да придет. Мы знаем, что нас поддерживают. И вот оказывается, что мы снова одни во всем мире. Снова. И быть может, по прошествии времени мы вновь воспрянем духом, когда окажемся перед лицом истинной опасности. А теперь я спрошу вас, Ритемус, и вы спросите себя: почему в вас нет такой же решимости, как тогда? Из-за отсутствия ли цели или из-за ощущения собственного величия?

- Что вы хотите сказать?

- Я веду к тому, что сейчас вы хоть и командуете нами, весьма обособленной боевой единицей, но все же подчиняетесь Ставке. А тогда вы были сам себе верховный главнокомандующий. И осознание, что вы нашли свое призвание, помогло справиться вам с невзгодами. Это всего лишь предположение, я не настаиваю на истинности моего высказывания.

- Я так не думаю. Мне и так неплохо. Руки мои развязаны. Дело, я думаю, в том, чтобы делать что-то… прошу меня простить за детскую формулировку, нужное и правильное. Здоровое и вечное. То, что не вызывает никаких сомнений в своей непогрешимости. Тогда подобное было. А теперь… я в этом вовсе не уверен. Все это время я мог себя убедить, что я воюю… - он зажмурился от стыда перед глупостью формулировки, - Воюю за мир. Нам ударили в спину и теперь надо раздавить эту сволочь, чтобы поскорей эта война прекратилась. Все это время рассматривал себя, собственные деяния, других людей как часть единого целого. Однако постепенно эта точка зрения сузилась до размеров моего отряда, а порою – и меня самого. И это влечет вопрос: а стоит ли оно того? – он прочертил полукруг в воздухе, своего рода собирательный жест. – Каждый день слова не соответствуют действительности, повсюду неразбериха, командование в апатии, и что самое главное, никто не хочет воевать. Но воюет. Воюем мы все. И все равно продолжаем заниматься самоистязанием. Как это похоже на повседневную жизнь до войны, не замечаете?..