- Господи, в какой же мы заднице… - вздохнул Ритемус и посмотрел на Северана. Все то же.
- Пока еще не в полной, это я тебе обещаю, - и Люминас злобно и коротко посмеялся. Его лицо вмиг изменилось, побледнело, а взгляд устремился вниз, мимо Ритемуса. Он проследил за глазами министра и увидел выгнувшегося в излучину в последней агонии Северана. Он приподнялся на локтях и обрубках, напрягшись всеми мышцами до единой, беззвучно открыв рот. Ритемус упал к нему, зовя санитаров, но через несколько секунд Северан расслабленно вытянулся, схватил арлакерийца за руку и дрожащим голосом сказал, уставившись безумно блещущими глазами:
- Вот теперь все. Наверное, я должен сказать что-то, как в книгах, но… жаль, что не поговорили напоследок.
Он отпустил Ритемуса, повернул голову и посмотрел прямо вверх. Потом губы едва шевельнулись, глаза вновь скосились на Ритемуса и остекленели.
- Поздно, - сказал Люминас подоспевшим санитарам. Ритемус осторожно протянул руку и закрыл глаза, а потом резко встал и пошел наружу, чтобы рассказать Вомешу. Впрочем, далеко идти не пришлось – Вомеш стоял у входа, и заметив бледное лицо Ритемуса, недобро ухмыльнулся.
За эти дни Ритемус побывал во многих закоулках города и в таких темных и неприметных местах, о которых даже не подозревал за все годы жизни здесь. Можно сказать, что за неделю он обошел с боями весь Раселлан, весь разбомбленный, разорванный и раздавленный город, который вряд ли переживал что-нибудь подобное в последние сотни лет. В очередной раз он видел, как у судьбы закончилось терпение, чтобы сдерживать несчастных и глупых двуногих созданий если не от истребления себе подобных, то хотя бы от уничтожения всего созданного ими. Через день возрожденцы устраивали массивный артобстрел, бомбя разные части города, и к концу первого месяца новой войны зданий, которые бы остались целыми, можно было, наверное, пересчитать по пальцам. Из всех памятников в городе уцелел лишь памятник основателям королевства – трем братьям, чьи чугунно-позолоченные фигуры стояли на северо-востоке. К сороковому дню сражения враг был полностью отброшен от стен город на пятнадцать километров к югу.
Казалось, что лишь вчера репродукторы говорили голосом Канцлера, призывавшего взять город в свои руки. Ритемус не мог вспомнить ни одного дня целиком, выделить что-то. Стоило ему задуматься о происходившем и происходящем, и сорок дней пролетали в памяти как несколько, как если бы кинофильм прокручивали на высокой скорости. Единственно, что он мог вычленить из череды смешавших воспоминаний – первый день войны в Севеласк и день вступления в Раселлан и смерти Северана. Его похоронили на городском кладбище, вместе с сотнями убитых в последние дни солдат. Ритемус и Вомеш сами копали могилу и укладывали фалькенарца в его последний приют. Почти полсуток не меньше батальона солдат копали могилы и клали тела. Потом в честь павших дали несколько оружейных залпов, и на этом скорбь подошла к концу, уступив место военным будням. Во время похорон боевые действия не велись по негласному одобрению обеих сторон – перед линией противостояния вывешивались белые флаги с черными крестами, и когда кто-нибудь замечал их, то должен был оповестить всех о прекращении всяких боевых действий. Как правило, масштабные похороны проходили раз в неделю после кровопролитных стычек. Пока никто ни разу не нарушал это соглашение.
И вот теперь Ритемус прочесывал город со своими людьми в поисках ловушек, и разгребая завалы, которые порою обрушивались на подвалы с гражданскими. Он ни разу не был еще в своем районе и не видел своего дома, и спрашивал других, как там. И ответ был неутешителен – многие дома были разрушены, и его дом, возможно, постигла та же судьба.
Однажды он смог вырвать свободную минуту, и взяв с собой Аумата, направился домой. Внутри невольно сжималось сердце от сознания того, что такой великолепный город теперь похож на старого, изъеденного молью и изувеченного пса. Они шли по дорогам, засыпанными мусором, разглядывая наспех оттертые карикатуры на обломках стен, пока не застыли перед домом. Фасадная стена рухнула и громоздилась у них перед ногами, открыв наготу лестничной площадки и квартир по правую сторону крыльца. На первых двух этажах все двери висели на одной петле либо отсутствовали вовсе, и даже отсюда было видно, что вторгшиеся в квартиры помародерствовали на славу, разворотив все не хуже артиллерийских снарядов и гранат.
- Есть кто живой здесь? – крикнул он. Крик эхом разлетелся во все стороны, несколько раз ударился о стены и угас.
- Сомневаюсь, - шумно вздохнул Аумат.
Ритемус пошел внутрь и заглянул в каждую из взломанных квартир. Все перевернуто вверх дном. Что было в других квартирах до войны, он мог лишь догадываться, ибо был в гостях у пары-тройки человек когда-то, но перемены в убранстве жилища госпожи Матринии он заметил сразу. Половина шкафов исчезла – видимо, ушли на растопку. Величественное старое резное трюмо с зеркалом, про которое она говорила, что оно досталось ей от деда в пятом колене, вывернуто наизнанку и лишилось всех выдвижных ящиков, как и самого зеркала – овала в два метра шириной и метр в высоту. Серебряный сервиз, из которого она неоднократно кормила и поила его, тоже пропал. Ни в одной из квартир тел не было. Значит, была надежда, что все жильцы заблаговременно покинули город. Впрочем, какая тут заблаговременность… Лишь удача.
Когда он вошел на второй этаж лестничной площадки, ему открылась причина, по которой верхние квартиры уцелели – между площадками зияла дыра больше метра, и кусок лестницы держался на уцелевших стенах, но выглядел угрожающе.
- Может, не стоит? – спросил снизу Аумат.
- Все нормально, - ответил Ритемус и перепрыгнул проем. Площадка даже не шелохнулась. Он достал ключ из кармана рубашки и отпер дверь. В гостиной снаряд обвалил крышу на кровать, засыпав ее полностью, теперь все заплесневело. Внутри крутился сильный ветер и со скрипом двигал приютившуюся в углу люстру. В коридоре граммофон торчал из-под упавшего шкафа, штукатурка почернела и обвалилась от сырости. Вряд ли тут что-то можно было взять. Кажется, в маленьком шкафчике оставались какие-то старые фотографии. Так и было – их оставалось всего несколько, они уже выцветали, но и оставить здесь он уже не мог. Взял пару книг, почитать на досуге, и старую толстую тетрадь. Зачем она сейчас, он не знал, но почему-то подумал, что позднее пригодится. Он немного постоял, раздумывая, что еще взять с собой, и был даже немного зол на себя из-за отсутствия фантазии. Книги? Он не сможет таскать их с собой, и вряд ли он найдет время читать их – он едва начал учить хитанийский. Уцелевшие музыкальные пластинки? Слишком хрупкие для военной жизни, впрочем, можно отдать их кому-нибудь, у кого есть граммофон и кто будет о них заботиться. Драгоценности… Он вспомнил об ожерелье жены и о позолоченной цепи для карманных часов. Больше ничего не было. Были когда-то золотые запонки и крошечная серебряная статуэтка, но в голодный год после Фалькенарской войны он их продал за большие деньги и смог дотянуть до лучших времен.
- Господин Ритемус? – донесся голос.
- Все в порядке, не беспокойся, - он вернулся в гостиную. Сквозь дыру виднелись плывущие на запад облака. Черные объемные их телеса роняли капли на груду кирпича, деревянных балок и черепицы, и плыли дальше и дальше, и им не было дела до земной суеты…
«Лимия, ты меня слышишь? Прости меня. Я думал, что вступил на верный путь. Но я глуп, каким всегда и был, и снова вверг свою жизнь в пучину бедствий, вместо того чтобы избавить ее от этого ужаса. У меня была не одна возможность, и я не использовал их. Я помню, как ты упрашивала не идти меня на войну, но я не послушал. Быть может, я смог бы выбить отстрочку, и мы уехали бы на восток, и никакого зла бы не случилось. Но нет, я позволил увлечь себя, думая, что все скоро кончится, и отправился воевать, похоронив всех нас. Мне стыдно. Стыдно за многое. Сколько я ждал момента, когда снова увижу вас в Севелласе и смогу почувствовать ваше незримое присутствие? Но я молчал, и снаружи, и внутри, и мне нечего было вам сказать, ибо я уже тогда был мертв. Я и сам был поражен, насколько стали скудны мои чувства. Но этого и следовало ожидать, ибо разве могла выбранная мною дорога привести к чему-то еще? Я глуп, слеп и не могу остановиться. Мне стыдно и поэтому – сколько я клялся себе, вам, сколько я клялся, что брошу все это и буду жить мирной жизнью, не бередя душу гибельной суматохой? Я ничего не достоин, знаю. И знаю, куда меня приведет глупость. Поздно. Прости меня, если можешь…»
