- Разве митингам уже дан старт? – удивился Таремир.

- Разумеется. Ведь до выборов осталось ровно восемь дней, считая сегодняшний.

- Ах да. Никогда не мог смотреть на это без смеха, и сейчас не могу. На любой митинг, в защиту чего бы он не выступал бы. А в нынешней ситуации митинги и вовсе бесполезны. Делаем ставки, господа, в чью же пользу склонится чаша народных весов? – ядовито и несколько вальяжно сказал он, и подняв над головою руки, громко хлопнул в ладоши.

Ритемус лишь отмахнулся и продолжил пить чай. Колонна маршировала, маршировала, возникая из одного края витрин и исчезая в другом, и наконец, последние силуэты, неся огромный плакат с неразборчивой надписью, семенили следом, завершая шествие.

- Хорошо идут, стройно, держат расстояние. Видно, не в первый раз, - оценил он.

- Кстати, ты видел Арвессийский парк? – спросил вдруг Таремир.

- Да, шел мимо него к тебе. Смотреть больно, как его изуродовали. Мои товарищи не брезговали большими калибрами – главное было захватить столицу как можно быстрее, а с потерями и утратой культурного наследия не особо считались.

- Да, перекопали его знатно, пусть я думал, когда видел район вокруг, что все будет намного хуже. Я не заходил домой, не хотел лишний раз попадаться на глаза. Сам удивляюсь, как это его ваши пушки пощадили. Старик-хозяин жив?

- Да, как и госпожа Матриния. Я прошелся по улицам, увидел много знакомых лиц. Много, правда, погибло – родственники Матринии сначала сгорели, а потом их завалило верхними этажами. Половина района в руинах.

- Я видел, мог не рассказывать. Помнишь Гастемуса?

- Из нашего гимназиума? Конечно.

- Тоже погиб. После начала войны родители умерли один за другим, это его подкосило. Он, судя по всему, дезертировал, приехал домой, а тут революционеры нагрянули. Дом сложился как карточный.

- Откуда ты узнал?

- Подслушал у рабочих, разбиравших завалы, а затем решил сам взглянуть. Там никто больше не выжил.

Оба погрузились в молчание. Ритемус глядел в газету, Таремир – в сцепленные кулаки, сжатые до белизны и лежащие на столе.

- Тар?

- Что?

- Может, ты все-таки попытаешься перебраться к нам? Я помогу – мне есть к кому обратиться за такой просьбой, и мне не откажут.

- Рит, я уже сказал… И мне грозит едва ли меньшая опасность – если тогда фронт имел явные черты, и за кольцом окружения меня никто из королевской армии меня не достал бы. А здесь… фронт невидим, и кто знает, из-за какого угла на тебя нападут, чтобы отомстить. И я даже не за себя боюсь – за семью. Они знают, как я улизнул из Капулана, и не допустят повторения этого. Я без жены и детей никуда не смогу уйти.

- Они же не такие звери, чтобы убивать их и травить?

- Нет, но будут их шантажировать. Рит, не притворяйся, наверняка у твоих хозяев такие же правила.

- Нет, я никогда об этом не слышал, пусть уже и длительное время нахожусь в лагере республиканцев. Не скрою, война требует жестких мер, и иногда офицеров судят и даже расстреливают и вешают, но о шантаже и давлении на родственников и речи не было. Я могу лишь предположить подобное, ибо у меня никого нет, и надо мною некому проливать слезы. И да, – они мне не хозяева. Я сам ушел в повстанческую армию, хотя у меня был выбор – идти или остаться в глубине страны в одной деревушке, почти отрезанной от внешнего мира и преспокойно жить себе в двухэтажном домике, где я был один, и из врагов – одни только волки. Так что, примешь предложение?..

- Я хочу все взвесить… - и снова замолчал, а потом спросил. – Может, ты к нам?

- Прекрасно, - всплеснул руками Ритемус, - Вернуться к людям, среди которых я служил королю, а потом предал их? Этот обратный переход мне едва ли простят. Лишь пару раз в истории великим полководцам удавалось провернуть такое, и избежать виселицы, а тут всего лишь какой-то офицер.

- Какой-то офицер? О тебе трубили в газетах!

- Тем более. Мои товарищи будут несколько обескуражены моим исчезновением. И мне не простят морального урона, который я нанесу своим уходом.

- Ваши СМИ умолчат об этом, и никто ничего не узнает.

- А вот Канцлер и его приспешники достаточно сильны, чтобы оградить меня от гнева, который меня настигнет?

- Вот видишь, и ты не можешь дать гарантий, что все будет хорошо, - ухмыльнулся Таремир и скрестил руки на груди.

- Не совсем. Меня будут ненавидеть тихо, лишь не дадут вернуться обратно. Меня просто постараются забыть, если такое случится. Но такого не будет.

Таремир отхлебнул из кружки, и Ритемус наконец спросил:

- Какое у тебя звание и должность теперь?

- По-прежнему минор-адъютант. Заведующий хозяйственной и продовольственной частью воинской части под Тиренаром. Ты ведь знаешь, во что он превратился.

- Догадываюсь. Учитывая, что во времена, когда мы вместе были там, архитектура города весьма пострадала, несложно предположить, что город еще больше растерял свое лицо.

- Ха, также говорили и другие, кого я об этом спрашивал. Твои слова очень эвфемистичны. Почти весь жилой фонд не пригоден к дальнейшему использованию. Когда я бываю в городе, то редко вижу неразрушенную стену, и в каждом уцелевшем доме больше дыр, чем в хельвессийском сыре. Люди латают стены, чем могут – у кого есть деньги, те покупают кирпич и бетон, и пытаются восстановить до первоначального вида. У кого денег нет – чем найдут на улице или на свалке, - досками из обвалившихся перекрытий и полов, днищами от телег, металлическими листами, а кто-то просто завешивает плотной тканью, и при первом сильном ветре полотно сдувает. Когда я приехал в часть, то вокруг нее был палаточный лагерь – гражданские думали, что помогут.

- Ты их прогнал?

- Я ведь еще не рассказал, - скривился от неприязни Таремир. – Сначала я проникся жалостью, приказал вывозить в лагерь цистерну с похлебкой, а уже через неделю они начали говорить, что этого им мало. Сначала вышел заместитель мой, рассказал о ситуации, – мы тоже далеко не отращивали себе жир на боках, - но они не поняли. Затем я пришел туда. Кто-то из толпы сказал, что война кончается, и нам незачем запасаться и урезать нормы питания. Я ответил, что сельскохозяйственные поставки очень редки и малы, и мы сами голодаем и делимся, чем можем. В меня начали бросаться камнями, и я едва успел остановить охрану и приказать выстрелить в воздух. Они разбежались в страхе, и я отменил выделение части провианта для нужд населения. Еще через неделю лагерь сильно поредел…

Ритемус, дальше не слушал и погрузился в себя. Черт побери, какая же, знакомая история, разнятся лишь некоторые детали и финал истории немногим более радужный – неизвестно, сколько из этих гражданских погибло от голода впоследствии.

- Все хорошо? – встревожился Таремир.

- Почти, - Ритемус едва гасил волны гнева, перекатывающиеся в нем, и сказал с небольшой надменностью. – Знаешь, что на самом деле произошло в Севелласе в войну с лагерем беженцев?

Таремир непонимающе застыл и с некоторым испугом, не мигая, смотрел на своего товарища.

- Не было никаких фалькенарцев и близко. Знаешь легиониса Иттерима?

- Я слышал о нем… - пробормотал тот.

- Я отдал приказ о его казни, - Ритемус выделил слово «я» и ткнул себя в грудь тупым концом вилки, - Эта человеческая скульптура из дерьма, извини меня, сдохла и получила по заслугам. Он был тогда в Севелласе и отдал приказ расстрелять гражданских, когда те пытались попросить, чтобы их покормили. Им не давали вообще ничего, ни есть, ни пить, и, вдобавок, загнали за колючую проволоку, чтобы они не занимали дороги, по которым будут проходить войска. Потом было подобие бунта, и Иттерим утопил его в крови. А потом по городу открыли огонь из артиллерии. Я узнал о том, что это дело его рук, уже после его казни.