Некоторые из тех, кого я процитировал здесь, кто вырос с Куртом в Абердине или бежал с ним в Сиэтл, с тех пор умерли от проблем, связанных со злоупотреблением наркотиками и алкоголем. Это ужасное продолжение этой истории, но оно также свидетельствует о печальной истине, которую я доказывал в течение некоторого времени: борьба Курта с зависимостью была так же укоренена в его раннем детстве и в его генетике, как и в славе.

Я понимаю, что все мы ищем оправдание смерти, особенно самоубийству, и что в случае Курта легче обвинять других, чем принять выбор, который он сделал сам. Если вы любили музыку Курта, значит, вы любили и его. Гнев и разочарование, присущие его самоубийству, трудно переварить. Даже через двадцать лет после смерти Курта трудно понять, где он был в тот день, какие чувства испытывал, какие решения принимал и какими были последние мгновения его жизни.

Но среди этой боли искусство продолжает жить своей собственной жизнью. Оно остается актуальным, дышащим и, я бы сказал, таким же важным, как и более двух десятилетий назад. Я до сих пор нахожу жизнь Курта неотразимой и порой вдохновляющей, учитывая то, над чем он возвышался. Курт переступал через свою боль, чтобы заниматься искусством, и это, несомненно, достойно восхищения. Мы все еще можем многое из этого почерпнуть.

– Чарльз Р. Кросс

Март 2014 года

Меньше чем в миле от моего дома стоит здание, от которого у меня по спине пробегает кладбищенский холодок, как от фильма Альфреда Хичкока. Серое одноэтажное строение окружено высоким сетчатым забором, необычная охрана в районе среднего класса с забегаловками и квартирами. За оградой находятся три коммерческие организации: парикмахерская, офис State Farm Insurance и Stan Baker, Shooting Sports. Именно в последнем из перечисленных мест 30 марта 1994 года Курт Кобейн и его друг приобрели дробовик «Ремингтон». Позже владелец этой лавки сказал в интервью какой-то газете, что не понял, зачем кому-то покупать такое ружье, когда «сезон охоты» еще не наступил.

Каждый раз, проезжая мимо Stan Baker, я чувствую себя так, словно стал свидетелем ужасного дорожно-транспортного происшествия. События, последовавшие за покупкой Куртом оружия в этой оружейной лавке, вызывают у меня одновременно глубокую тревогу и желание навести справки, которые, как я знаю, по самой своей природе непостижимы. Это вопросы, касающиеся духовности, роли безумия гениального актера, пагубного воздействия наркотиков на душу и желания понять пропасть между внутренним и внешним миром человека. Все они слишком реальны для любой семьи, которую коснулась зависимость, депрессия или самоубийство. Для семей, окутанных такой тьмой, в том числе и для меня, необходимость задавать вопросы, на которые невозможно ответить, что-то вроде своей собственной охоты.

Подобные тайны подпитывали эту книгу, но в определенном смысле ее зарождение началось много лет назад, во время моей юности в маленьком вашингтонском городке, где ежемесячные посылки из Columbia Records и Tape Club предлагали мне спасение от происходящего в виде рок-н-ролла. Отчасти вдохновленный этими альбомами, полученными по почте, я оставил тот сельский пейзаж, чтобы стать автором и редактором журнала в Сиэтле. Несколько лет спустя Курт Кобейн нашел похожую трансцендентность в том же штате и через тот же самый музыкальный клуб и превратил этот интерес в карьеру музыканта. Наши пути пересеклись в 1989 году, когда мой журнал опубликовал первую статью о Nirvana.

Было легко любить Nirvana, потому что независимо от того, насколько велика их известность и слава, они всегда казались неудачниками, и то же самое можно было сказать и о самом Курте. Он начал свою творческую жизнь в сдвоенном трейлере, копируя иллюстрации Нормана Роквелла, и развил в себе дар рассказчика, который придаст его музыке особую красоту. Как рок-звезда он всегда казался неудачником, но мне нравилось то, как он сочетал подростковый юмор со стариковской сварливостью. Видя Курта в Сиэтле, невозможно было не заметить его нелепую кепку с откидными створками на ушах. Он был выдающимся персонажем в индустрии, где было немного настоящих личностей.

Когда я писал эту книгу, этот юмор казался единственным лучом света в этом сизифовом труде[2]. Четыре года исследований, 400 интервью, многочисленные картотеки с документами, сотни музыкальных записей, много бессонных ночей и бесконечные мили езды между Сиэтлом и Абердином – все это было «Тяжелее Небес». Исследования привели меня в такие места (как эмоциональные, так и физические), куда, как мне казалось, я никогда бы не попал. Были моменты большого восторга, как, например, когда я впервые услышал неизданную песню You Know You’re Right, которая, по моему мнению, относится к лучшим песням Курта. И все же после каждого радостного открытия приходило время почти невыносимого горя, как, например, когда я держал в руке предсмертную записку Курта, видя, что она хранится в коробке в форме сердца рядом с памятным локоном его белокурых волос.

При написании «Тяжелее Небес» моя цель заключалась в том, чтобы почтить память Курта Кобейна, беспристрастно рассказав историю его жизни – об этих волосах и этой записке. Такой подход был возможен только благодаря щедрой помощи ближайших друзей Курта, его семьи и товарищей по группе. Почти все, с кем я хотел побеседовать, в конце концов поделились своими воспоминаниями. Исключение составили всего несколько человек, которые планировали написать свою собственную историю, и я желаю им успехов в этих начинаниях. Жизнь Курта была сложной головоломкой, тем более что он скрывал так много деталей, и такое дробление было как конечным результатом зависимости, так и питательной средой для нее. Временами мне казалось, что я изучаю шпиона, опытного двойного агента, который овладел искусством делать так, чтобы никто не знал всех подробностей его жизни.

Моя подруга, которая является выздоравливающей наркоманкой, однажды описала то, что она называла правилом «без разговоров» в таких семьях, как ее. «Мы выросли в семьях, где нам говорили: «Не задавай вопросов, не говори и не рассказывай», – сказала она. Это был кодекс секретности, и от этих секретов и лжи меня охватил сильный стыд». Эта книга – для всех, кто имеет мужество говорить правду, задавать наболевшие вопросы и освободиться от теней прошлого.

– Чарльз Р. Кросс Сиэтл, Вашингтон

Апрель 2001 года

Впервые Курт увидел небеса ровно через шесть часов пятьдесят семь минут после того, как в него влюбилось целое поколение. Удивительно, но это была его первая смерть. Самая ранняя из многих маленьких смертей, которые последуют за ней. Для поколения, которое было от него без ума, это была страстная, мощная и связующая преданность. Та любовь, которая еще только начинается, а вы уже знаете, что она создана, чтобы разбить ваше сердце и закончиться подобно греческой трагедии.

На календаре было 12 января 1992 года. За окном – ясное, но прохладное воскресное утро. Потом температура в Нью-Йорке поднимется до 44 градусов[4], но в 7 утра небольшой номер отеля Omni был почти обледеневшим. Окно оставили открытым, чтобы выветрился запах сигарет, и манхэттенское утро украло все тепло. Сама комната выглядела так, словно ее захлестнула буря: на полу с хаотичностью слепого торговца были разбросаны груды платьев, рубашек и обуви. У двойных дверей номера стояло с полдюжины сервировочных подносов, усеянных остатками еды. Наполовину съеденные булочки и заплесневелые ломтики сыра валялись на подносе, а над увядшим салатом парила горстка фруктовых мух. Это было не типичным состоянием номера четырехзвездочного отеля, а последствием того, что кто-то попросил горничную держаться подальше от их номера. Они заменили табличку «Не беспокоить» на «Никогда не беспокоить! Мы трахаемся!»