— …спросить командира, и… — дозорный запинается и смолкает, заметив рядом святого. Все-таки эотасово сияние его здорово выдает. Вайдвен приветственно кивает часовому и переводит взгляд на чужака, потревожившего бдительных дозорных.
Девчушка — еще младше самого Вайдвена, больше двадцати и не дать — худая, замотавшаяся в какие-то крестьянские лохмотья, смотрит на него так, будто перед ней самолично Утренние Звезды сияют, испуганно и быстро отводит взгляд, будто это сияние слепит или жжется. А Вайдвен смотрит на нее и никак не может понять, почему она еще стоит на ногах.
— Я Эльга, господин, — она низко кланяется, неуклюже, но искренне. Свет тянется ей навстречу, и Вайдвен не может его удержать — Эотас вспыхивает тепло и ярко, разом прогоняя холод и усталость мучительно долгого пути. Золотые лучи касаются ее лица, и Вайдвен будто наяву видит лиловые поля, голодных крестьян, встревоженные лица — отца, матери, друзей… слышит их предостережения и насмешки, чувствует их страх, чувствует неотступный голод и ноющую боль — уже не уходящую то ли после знакомства с ночными холодами, то ли после долгих подъемов горными тропами…
— ЭТО БЫЛ ТРУДНЫЙ ПУТЬ, — говорит свет, — И НЕ КАЖДОМУ ИЗ МОИХ СОЛДАТ ОН ОКАЗАЛСЯ БЫ ПО СИЛАМ. Я ГОРЖУСЬ ТЕМ, ЧТО МОГУ ПРИВЕТСТВОВАТЬ ТЕБЯ ЗДЕСЬ.
Эльга изумленно выдыхает, когда и холод, и голод, и боль исчезают в золотом пламени солнечных лучей, и наконец осмеливается прямо, не жмурясь, взглянуть в успокаивающееся сияние.
— Нет нужды спрашивать позволения командира, — кашлянув, продолжает Вайдвен. — Не то чтобы право на свет Эотаса надо было заслужить, но если бы и так — ты трижды его заслужила.
Она сбивчиво бормочет неуклюжие благодарности. Вайдвен торопится их остановить: девчушка прошагала по горам Хель знает сколько миль, подождут благодарности, Эотас как-нибудь потом их послушает. Один из солдат уводит Эльгу к интенданту — лучше один раз позаботиться о теплой одежде, чем каждый раз надеяться на целительное божественное благословение. Вайдвен пытается прогнать из памяти такой знакомый пустой привкус голода до тех пор, пока его не прерывает часовой:
— Прости мою дерзость, владыка… но уверены ли вы в своем решении?
«У нас и так слишком мало зерна», слышит Вайдвен. «Зачем нам кормить девчонку, которая и до Дирвуда-то не дотянет».
(Вкус горьковатой родниковой воды, ледяной, как и все вокруг. Как хочется хлеба!.. но во всем Редсерасе слишком мало хлеба, чтобы накормить всех. Поэтому она заставляет себя идти. Еще одну милю. Армия движется медленно. Она должна успеть. Еще одну милю.)
Вайдвен хочет много всего сказать часовому. Но не знает, как; не знает, как высказать стылый бессильный гнев от всего, что увидели солнечные лучи в чужой душе, не знает, как не захлебнуться сверкающим восторгом от человеческой силы и человеческой воли. Может быть, подходящие слова нашлись бы в эотасианских молитвах, но вот беда, из всех них Святой Вайдвен знает всего одну, да и ту хреново.
Поэтому он просто отвечает:
— Да, я уверен.
И солдаты, и лекари возносят молитвы Эотасу; Вайдвен слышит их — как ему не слышать. Просят, чтобы бог света подарил им немножко своего огня — совсем немного, только переждать ночь. Двадцать шесть лет Вайдвен слышал такие молитвы, и двадцать шесть лет на них не было ответа.
Не в этот раз.
Они не заслужили молчания своего бога. Они не заслужили святого, который ни на что не годен без благословения свыше. Только сейчас Вайдвен понимает это по-настоящему: здесь, в равнодушных снегах Белого Перехода, жуя безвкусные полусырые лепешки и черствые сухари, шаг за шагом упрямо доказывая то ли горам, то ли самому себе, что этот путь без дороги обратно стоит принесенных жертв.
Огонек внутри тянется к его душе, но Вайдвен не принимает предложенное тепло. Может быть, из гордости. Или из стыда. Эотас не настаивает, но Вайдвен все равно слышит его:
Ты думаешь, права ли Магран насчет тебя.
— Тут и думать нечего, — бормочет Вайдвен. Свет складывается в незнакомый орнамент: не согласие и не отрицание, не утешение и не жалость. Вайдвен различает искры тихого смеха и непонимающе настораживается: это на Эотаса непохоже.
Твоя душа хранит отблески ее огня, улыбается свет, я видел это всегда, но сейчас вы особенно схожи. Верно, Магран не приемлет слабости. В этом ее собственная слабость.
— Ты знаешь, мне никогда все эти эотасианские проповеди не нравились, — честно говорит Вайдвен. — Прощать трусов и подлецов, восхвалять слабых, все это похоже на… обыкновенное церковное вранье. Трусов и подлецов, вон, истовые эотасианцы повесили вдоль главного тракта. А слабых превратили в рабов те, кто служил богине власти, и все послушно терпели, потому что это ведь эотасианская заповедь — терпеть.
Эотас ярко и солнечно смеется, расцветая весенним ветром, и Вайдвен тут же понимает, что наговорил ерунды — этот мятежный рассвет никогда не стерпел бы подобного.
А еще мой жрец выставил моего святого из моего же храма. Друг мой, я никогда никого не учил восхвалять слабость! Но меня, в отличие от моей сестры, чарует иная сила смертных, и ее не так просто заметить.
— Это ты про сомнения? — Вайдвен фыркает, вложив в этот звук все свои способности к сомнению.
Нет, удивляет его Эотас.
— Доброту? — пробует он еще раз, чтобы не сдаваться сразу. — Справедливость?
Весенний рассвет обнимает его искристо и светло. Вайдвен озадаченно затихает и вслушивается в сияющий огонь, ожидая ответа.
Не стыдись слабости, друг. Стыдись, если не становишься сильнее.
***
Паргрунская крепость чернеет в снегах мертвой каменной глыбой. Солдаты перешептываются о ней и со страхом, и с восхищением: должно быть, от гномов там остались горы сокровищ! Но Вайдвен велит строго пресекать подобные разговоры, и Лартимор с Кавенхемом безоговорочно поддерживают его: в цитадели Дургана пропало слишком много людей, чтобы рисковать армией ради предположительных гор золота. Сайкем не верит в суеверные байки, но признает, что золотом не наешься, а оружие, что хранилось в крепости, наверняка уже пришло в негодность; армии как можно скорее требуется добраться до Дирвуда.
Провизии все меньше с каждым днем. В каждой деревне Дирвуда — уйма зерна. Каждая деревня Дирвуда — еще несколько недель без голода. Голод не спрашивает, какому богу ты поклоняешься; Вайдвен отлично понимает, что дирвудцам придется поделиться своими богатствами, примут они власть Божественного Короля добровольно или нет.
Армия обходит Батарею Дургана с запада: их путь лежит на запад, к долине у побережья, к цитадели Халгот. Вайдвен советуется с эрлами, не стоит ли сделать небольшой крюк и спуститься по перевалу с восточной стороны, к поселению под названием Сталварт, но те решают, что это не принесет пользы — Сталварт разорился, когда Аэдир отступил после Войны Непокорности, армии там нечем поживиться.
Впереди их ждет Холодное Утро — маленькая дирвудская деревушка у самых гор, у истоков реки Иске Иен. Разведчики докладывают, что лорд Унградр не прислал на защиту деревни ни одного отряда, хотя, несомненно, о наступлении редсерасцев уже известно всему Дирвуду. Солдатам не говорят об этом, но слухи разносятся все равно, и Вайдвен все чаще слышит изумленные шепотки, чувствует испуганные и неверящие взгляды: избранник Эотаса ведь не прикажет им убивать безоружных крестьян, они ведь не осквернят солнечные штандарты подобным преступлением…
Вайдвен не знает, сможет ли отдать такой приказ и потом хоть раз в жизни заснуть спокойно.
Дирвудцы в его армии уже перемешались с редсерасцами, но сейчас, по другую сторону границы, недоверие вернулось снова: одно дело читать молитвы, другое — сражаться против своих. Редсерасские каноны, помимо веры и надежды, учат бдительности прежде всего прочего.
Не предадут ли? Не сбегут ли? Не промедлят нанести удар или закрыть от удара?..
Вайдвен подходит к одинокому дирвудцу у ночного костра; тот порывается встать для подобающего приветствия, но Вайдвен машет рукой: еще чего. Сев рядом, Вайдвен вспоминает его имя: Воден. Воден, который просто хотел поступить правильно.
