Вайдвен не жаловался, впрочем. С Эотасом даже изнурительная дорога становилась в радость. Вайдвен только втайне надеялся, что сам Эотас тоже не слишком мучается со своим непутевым проповедником, но тут уж винить некого — знал ведь, кому идет видения даровать.
Осенью дни хоть и короче, но к тому моменту, как солнце начинает потихоньку исчезать за краем земли, Вайдвен едва переставляет ноги — и сворачивает с дороги в ближайшее поле без раздумий. Вдалеке он различает силуэты местных крестьян, даже на закате продолжающих работу, и решает героически преодолеть еще сотню-другую шагов, чтобы поздороваться и попроситься на ночлег.
Из короткого разговора он понимает несколько вещей. Первая — огромные поля, вдоль которых он шел почти две мили, являются владениями аэдирского дворянина. Вторая — дворянин строг и не жалует незваных гостей, заявившихся к нему на поля. Третья — его боятся.
Его боятся настолько, что даже не сразу говорят Вайдвену, в чем дело. Это потом он замечает их шрамы: такие оставляют плети на телах рабов и преступников. Но говорящие с ним совсем не напоминают рабов и преступников…
— Почему вы это терпите? — спрашивает Вайдвен. Или это говорит весна его голосом, закипающая солнечным рассветом весна, требующая свободы как дыхания.
— Потому что не хотим, чтобы нас насмерть забили плетьми, — мрачно хмыкает один из крестьян. — Иди своей дорогой, парень. Радуйся, если у тебя есть собственный кусок земли.
— Но это и ваша земля! Шесть сотен акров — этого с лихвой хватит всем!
Их молчаливые горькие усмешки знакомы Вайдвену до боли. Да, конечно, хватит. Когда аэдирская знать вдруг захочет раздарить свои владения их настоящим хозяевам, трудящимся на чужой карман.
Вайдвен не может заставить себя улыбнуться. Он привык улыбаться в самые трудные дни, но сейчас у него не получается.
— Я подзадержусь здесь на денек, — вместо этого говорит он. — Может, мне удастся уговорить Карока быть помягче со своими людьми.
В бараки хозяйских работников его не зовут, но разрешают переночевать в конюшне под строгим наказом сидеть тише воды, ниже травы, не то Вайдвена и тех, кто его пустил, высекут на той же конюшне. Вайдвен не спорит — сейчас разбираться с Кароком ему совсем неохота. Только шутит: хоть у вас своих полей нет, зато за вас лошади землю пашут. Шутка выходит невеселой. В Редсерасе много лошадей, только не каждый может себе их позволить; некоторым приходится тащить плуги на себе — прокормить бы собственную семью, куда уж там лошадь.
Лошадям Карока живется несладко, как и людям; отметины от хлыстов видны сразу. Вайдвен ужасно жалеет, что съел в дороге яблоко — сейчас бы угостил… даже погладить дается только одна, помоложе и любопытней остальных, но зато ей достается вся неразделенная любовь Вайдвена к живым тварям всех видов и сортов.
— Хоть кормит он вас порядочно, этот Карок, — грустно сообщает лошади Вайдвен. Ни крестьяне, ни лошади не выглядят голодными — может, содержит их здешний хозяин не так и плохо? Но какой же эотасианец будет так жестоко обращаться со своими людьми?
Это земли Воэдики, шепчет Эотас. Ты не заметил ее гербов?
— Ммм, — тянет Вайдвен, пытаясь припомнить хоть какие-то гербы. — Я не всматривался… а что, поклонение Воэдике — повод хлестать своих рабочих так, будто они на каторге?
Он платит им и кормит их, честно выполняя свои обязанности хозяина. Возможно, поэтому он считает себя вправе так жестоко наказывать за небезупречное выполнение их собственных обязанностей.
Голос Эотаса спокоен, но Вайдвен чувствует его грусть. Он стал немного лучше различать чувства Эотаса — и отчего-то ему кажется, что у богов они куда чище и ярче, чем у смертных. Меньше шума, меньше размытых цветов.
— Если я вмешаюсь, Воэдика не рассердится? Я вроде где-то слышал, что она твой союзник среди богов…
Огонек Эотаса мерцает, разбивая свет на сложный орнамент.
Боги-союзники и боги-соперники… если бы их было так просто определить. Я не враждую ни с кем из своих братьев и сестер — при обычных обстоятельствах.
— Ого, — Вайдвен изрядно удивлен таким ответом. — Даже с Магран и Абидоном?
И я, и Магран, и Абидон — суть пламя. Но разве пламя зарождается не в руках людей?
— Опять ты загадки свои начинаешь, — уныло бормочет Вайдвен и сворачивается в клубок на соломе. — Я бы назвал тебя мирным пламенем, но после того случая с ворласом… даже не знаю. Мне кажется… мне кажется, что если бы ты хотел уничтожать своим огнем, ты бы мог делать это не хуже Магран.
Сияние свечи разгорается ярче. Вайдвен утопает в горячем свете, все еще не обжигающем его.
Когда ты захочешь разжечь огонь, подумай о том, хочешь ли ты принести в мир тепло очага или неистовство пожара: оба рождаются из одинаковой искры. По пылающей грани рассвета я иду под руку с Магран, и Абидоном выкована звездная дорога у нас под ногами. Я помню те дни, когда по ней поднималось человечество, озаренное нашим пламенем. Я был счастлив и горд быть путеводным огнем для людского рода, и тем больнее мне смотреть на темноту, которой мы сами потом окутали мир.
Вайдвен едва удерживает в себе зарю, заполнившую всю его сущность до краев; еще самую малость — и она выплеснется наружу, не уместившись в одном сосуде. Свет снова начинает пробиваться сквозь кожу, и Вайдвен испуганно сжимается, пытаясь остановить его: сейчас Эотас, чего доброго, сожжет всю конюшню, или решит снова стать путеводным огнем человечества и воссияет на все шестьсот акров. Сопротивляться почти невозможно: заря спрашивает — неужели я ошибаюсь, неужели ты не согласен со мной, и Вайдвен не может не быть согласен, он разделяет ее лучистую боль, и восторг, и гнев, и долг, и обещание, и надежду. Как он смеет удерживать солнце на краю рассвета, как он смеет медлить, почему…
— Мы принесем зарю, — хрипло бормочет Вайдвен, крепко зажмуриваясь, чтобы не выпустить сияние из-под сомкнутых век, — мы все исправим… будет снова солнце и путеводный свет…
Заря доверчиво вслушивается в его слова. Вайдвен глядит в ее золотые глаза, полные звездного огня, и безмолвно повторяет: ты настанешь, только подожди, уже совсем немного осталось… уже совсем немного. Когда дрожащий внутри натянутой струной свет успокоенно отступает, Вайдвен едва не захлебывается рванувшимся в легкие воздухом.
Эотас дает ему время, прежде чем заговорить снова.
Ты знаешь мое пламя на ощупь. Нет во всей Эоре силы, способной погасить его до конца, пока вращается Колесо. Я никогда не желал и не желаю смертному роду зла; но так же не желала его Магран, и не желал его Абидон. Их огонь зародили искры иных стремлений, это так, но трижды пожалеет тот, кто сочтет моё пламя менее жарким и встанет на моем пути.
Золотоглазый рассвет в последний раз сверкает внутри, прежде чем свернуться вновь в маленькую свечу. Вайдвен не сразу осмеливается открыть глаза. Сомневаться в словах Эотаса не возникает и мысли.
Любовь безусловная, способная испепелять города в мгновение ока. Вот так вот.
Ты боишься? спрашивает Эотас, и Вайдвен не знает, что ответить. Но, вслушавшись в собственное молчание, отвечает искренне: нет. Тогда Эотас спрашивает — ты станешь рассветом вместе со мной?
Даже если этот рассвет будет не только согревать, но и сжигать дотла. Даже если однажды тебе не хватит сил удержать его в своем теле. Даже если счет, который выставят тебе в конце за то, что ты скажешь сейчас, будет слишком велик, чтобы ты мог когда-нибудь оплатить его целиком…
Вайдвен отвечает без сомнений и колебаний: да.
На следующее утро он направляется к Кароку. Говорят, тот трудится в поле вместе со своими работниками; по меньшей мере странно для аэдирского аристократа. Один из местных предупреждает его, что господин сегодня не в духе, и Вайдвен отлично понимает, что он имеет в виду, когда видит Карока и его очередную жертву.
В эту минуту ему становится наплевать, чьи это владения — Воэдики, Скейна или какого-то другого бога. Ему наплевать, сколько у Карока людей, денег и сколько влиятельных союзников из Аэдира стоит за ним. Отблески недавней зари все еще сияют в его груди, и Вайдвен не может ее предать.
