– Откуда-откуда… По приказу подожгли. Чтоб им пусто было.
– Как по приказу?! По какому?
– Есть такой приказ: что нельзя вывезти, то уничтожить, чтобы врагу не досталось. Подожгли и ушли… Лучше б людям раздали… – Мужчина явно проглотил готовое сорваться с языка ругательство. – Сами драпают, а людям – что? Даже этого не оставляют… Николавна, забирайте детей и – домой! Я помогать побегу.
– Спасибо, Пётр Сергеевич!
Анна Николаевна взяла за руку Валю, строго взглянула на сына, и тот понуро пошёл за ней. Они шли очень медленно, приноравливаясь к Валиному усталому шагу в мокрых туфлях.
Стоило отойти от зернохранилища и войти в город, как опять стала слышна эта нехорошая тишина. Теперь она особенно резко контрастировала с шумом и суетой пожарища. Дома мать сразу отправила Валю в душ, а Мише велела помыться во дворе и вышла за ним с ведром тёплой воды.
За столом – то ли за поздним обедом, то ли за ранним ужином – Анна Николаевна рассказывала детям, как добывали транспорт для больных детей, как уехал с ними доктор Василиади, о том, что детский санаторий РККА[32] эвакуировали вчера поездом, а о другом – с больными туберкулёзом детьми, часть из которых лежачие, – вроде и забыли.
Миша, в свою очередь, говорил, что училище закрыто и непонятно, будут ли дальше занятия, что он слушал дневную сводку по радио и там сообщают о чём угодно, только не об их городе. Будто и нет такого направления на фронте. И вообще из сводки трудно что-то понять: «оборонительные бои на таких-то направлениях, затяжные бои с целью измотать противника – на таких-то», а в целом понятно, что везде отступают, и понятно, что ничего не понятно. Валя молча слушала, не в силах уже ни на что реагировать, ей всё ещё мерещился багровый огонь и едкий запах горящего зерна.
* * *
Тишина взорвалась к вечеру.
Валя с матерью выскочили из дома, услышав звон разбитого стекла. В осенних сумерках они разглядели, что в витрине магазина напротив зияет большущая дыра. Четверо подростков деловито вынимали осколки стекла из витрины, расширяя проход.
– Вы что же это делаете?! – воскликнула Анна Николаевна.
– А что, надо, чтобы это всё немцам досталось? – огрызнулся парень лет шестнадцати. – Сдали нас. И дела никому нет, что с нами будет. А завмагша удрала с райкомовской машиной, я видел. Скоро здесь немцы будут. Они, что ли, нас кормить станут?
– Ань, это везде так. – Валя и мать обернулись к подошедшей соседке. – Я из центра только что. Кто посмелее – начали, а теперь все тащат из магазинов всё что могут. Ломятся в склады и в магазины, бьют стёкла, даже ломают мебель, хотя вот уж непонятно – зачем. Но ведь и правда, люди же не знают, что нас ждёт. Сейчас любое добро может оказаться спасением. Я вот думаю: крупы надо бы запасти, пока народ не набежал, соли, спичек, мыла.
– Что ж теперь – и нам тащить?! Семья фронтовика, уважаемого инженера, будет мародёрствовать?
– Ань, ну ведь дети у тебя, – тихо сказала соседка.
– То-то и оно, что дети. Про них и думаю. Если увидят, что раз война, то всё позволено… что с ними потом-то будет? Люди должны как-то людьми оставаться.
– Ань, не страшно тебе вот так… принципиально? Выживать же надо.
– Как не страшно? Страшно, Маша, страшно. Только ведь Фёдор на фронте, я теперь им и за мать, и за отца должна быть. Это на тебя не смотрят дети, ты сама себе хозяйка.
– Ну спасибо, что напомнила, – мрачно усмехнулась соседка и, не простившись, пошла к магазину.
– Маша, прости, я не хотела тебя задеть! – воскликнула Анна Николаевна. Но соседка только махнула рукой, не оборачиваясь.
Анна Николаевна огорчённо смотрела ей вслед.
– Мам, чего тётя Маша обиделась? – вывела её из задумчивости Валя.
– Я неосторожно ляпнула про детей, больно ей сделала.
– А что – про детей?
– У неё вся семья в тридцать втором в голод погибла[33]. Родители, муж и двое детей. Она и уехала из родных мест сюда, не могла там оставаться. Но по сей день думает, будто она виновата, что выжила.
– Я не знала… – Потрясённая Валя смотрела на мать полными слёз глазами. – Я и не задумывалась никогда… ну одна и одна.
– Вот видишь, а я, не подумав, ляпнула, хоть и знала. Ладно, Валюш, я ещё зайду к ней попозже. Пойдём домой. Надо решать, что делать будем.
На следующее утро Анна Николаевна отправилась в военный госпиталь в надежде что-то узнать об эвакуации и, может быть, помочь коллегам.
Госпиталь готовился срочно эвакуироваться; все, кто что-то узнавал, приносили вести – одну тревожнее другой. Раненых вывозят точно, а для других транспорта, говорят, нету… где наши войска и что будет – неизвестно… канонада из степи уже не слышна.
Пока Анна Николаевна шла утром пешком через полгорода, она видела разбитые витрины, разграбленные магазины и аптеки и мучительно думала: верно ли сделала, что запретила детям участвовать в мародёрстве и сама не пошла? За хлопотами в госпитале женщина отвлеклась от этих мыслей, но по пути домой они вернулись, тревожа её с новой силой. Ведь и правда, впереди непонятно что. Скорее всего – фашисты. Как жить?
Валя тем временем сбегала в школу – надеялась узнать хоть что-то поточнее – и на обратном пути встретила брата.
– Миш, ты куда?
– По делу, – ответил брат тоном, который ясно говорил: больше тебе знать не надо.
– Ми-иш, а это очень срочно? Пойдём домой, а? Я там боюсь одна. Смотри, везде окна бьют, грабят…
– Да нечего у нас брать, это брошенные квартиры грабят.
– Ми-иш, я боюсь.
– Ну пойдём, ладно. Мама вернётся, тогда уйду.
Дома брат с сестрой застали мать, пришедшую раньше обычного. Она поспешно собирала какие-то вещи, паковала их почему-то в узлы, а не в новый чемодан, купленный перед самой войной. Увидев детей, с ходу стала коротко и резко давать им указания, что откуда достать, что подать или упаковать. Миша и Валя, захваченные этой суетой, стали помогать ей, не задавая вопросов.
– Мам, что мы делаем? – решилась наконец спросить Валя.
– Уходить надо, доча. А вещи на себе… Никакой эвакуации мы не дождёмся… Начальство своих поувозило. Госпиталь эвакуируют, но ни одного лишнего свободного места нет. А больше ничего не будет… Так что вяжем в узлы, чтобы легче и удобнее.
– Мам, куда уходить? Ты что-то знаешь?
– В госпитале слышала: к Татьяне Ивановне сын забегал на пять минут – с машиной ехал из части по поручению и нелегально зарулил. Сказал: они организованно отступают, часть войск к югу на Севастополь, часть – на Керчь. Так что мы в стороне, и прикрывать нас некому. Скоро тут будут немцы. – Анна Николаевна продолжала, не останавливаясь, торопливо упаковывать вещи. – Райком уехал, власть вся уехала, военный городок пустой. Сдали нас.
– Мам, остановись! – воскликнула Валя. – Куда уходить?! В море, что ли? Самые бои шли на перешейке. Если наши отступили, то там уже немцы. Как мы там пройдём? Куда? У Севастополя, сама говоришь, бои…
– Ну разве что вдоль железной дороги через озёра, – предположил Миша, – или на запад по берегу.
Мать вдруг бросила недовязанный узел и села на тюк с вещами. Руки безжизненно упали на колени.
– И верно… куда идти-то… море с трёх сторон. А перешеек наверняка под немцами. – Анна Николаевна говорила ровно, без эмоций, на одной ноте, будто думая вслух. – На большую землю не пройдём. Ни на запад, ни на восток смысла нет… Если наши отступают к югу, мы выиграем пару дней, не больше. Всё равно немцы везде будут. А так хоть дома… Миш! Чего радио молчит… ты выключил, что ли?
– Включу. Только через три минуты сводка, сейчас марши, что ли, слушать?
Анна Николаевна всё ещё сидела, уронив руки и задумчиво глядя на увязанные вещи, когда из репродуктора в комнату ворвался низкий голос диктора, единственный голос, который знала и ждала теперь каждый день вся страна.