– Ну ты, девка, даёшь! Совсем без мозгов! Как можно кого попало в дом-то пускать? Мало ли всякой швали тут ходит.

– Да нет, тёть Зин, они не шваль. И ведь война же… помогать друг другу надо.

– То-то и оно, что война, – не унималась сварливая Зинаида, которую за склочный характер звали во дворе Зинка-Заноза. – В войну надо о своих думать, а чужие пусть сами за себя беспокоятся. Что мать с отцом скажут? Не хватало вам чужих в доме! А ну как сопрут что-нибудь и ищи их потом?

– А я таки думаю: шо ж тебя-то забыли спросить? – встряла в разговор тётя Фира. – И шо? Ты таки лучше знаешь? Или у тебя кажный день беженцы? Или ты хоть раз человеку помогла? Ну, кроме себя… да и какой ты человек…

– Ах ты ж… – Зинаида собралась было развернуть скандал во всю мощь, но тут появился пожилой дворник.

– Зинаида, ты это… пыл свой умерь! Не то участкового позову и будет тебе за нагнетание обстановки в военное время!

– А что, тут будут водить все кого попало, а я буду молчать?! Может, они шпионы, а девка вон привела, пока родителей нету!

– Шоб ты так жила, как ты всех любишь! – Тётя Фира плюнула соседке под ноги.

– Да я тебе…

– Бабы! Я сказал – уймитесь! Сейчас разберёмся, кто пришёл и куда! И Фёдор Иваныч придёт – разберётся. А ты, Зинаида, не ори, не то правда участкового позову.

– Вечер добрый, соседи! Что шумим? Кто меня тут поминает? – Во дворе появился Валин отец и одной улыбкой погасил свару. – С чем я тут должен разобраться?

– У дочери своей спроси, – сердито бросила Зинаида и ушла в дом.

– Валюха! Что-то случилось?

– Пойдём, папа, ты всё поймёшь.

– Ну идём, и мама сейчас подойдёт. Мы вместе пришли, да она вон за тётю Машу языком зацепилась.

– Тётя Маша ведь уезжала куда-то…

– Да, она перед самой войной путёвку в дом отдыха получила от завода. А сейчас пешком пришла из Ялты. Говорит, поездов нет, автобусов нет – всё на военные нужды отдано, вот и шла неделю пешком. Так что́ у тебя тут случилось?

Основные расспросы и объяснения уже были закончены, документы, какие есть, предъявлены, хозяева и гости сидели за ужином, а общий разговор с беженками всё продолжался. Фёдор Иванович расспрашивал, что делается в пригородах Севастополя, знают ли они про положение в самом городе.

– Вы, стало быть, из Белой Балки? Что ж они вас-то бомбят? Вроде у вас стратегических объектов нет…

– А вы откуда наш район знаете?

– Часто бывал. Родители у меня в Камышовке. И связи нет. Всё думаю, как узнать, что с ними. Не отпускают меня с работы, чтобы съездить.

– В Камышовке? – осторожно переспросила Зоя. – А кто они?

– Вы знаете Камышовку?

– Это они все из Белой Балки, а я-то как раз в Камышовке жила.

– Папа мой пенсионер, раньше был паровозным мастером, а мама библиотекарем там работает.

– Вот как…

– Вы… что-то знаете?

– Разбомбили нашу Камышовку. Полпосёлка сразу, ту часть, что у водокачки. Марья Гавриловна… она погибла. Я точно знаю.

– Откуда? Вы не ошибаетесь?

– Её весь посёлок знает. Я помогала завалы разбирать… А муж её, можно надеяться, жив. Он же сразу, как война началась, пошёл в депо работать. Молодые в армию уходят, а он, говорят, мастер – золотые руки. Он и ночевал там частенько, прямо в депо, – до дома-то далеко. Во всяком случае, я среди погибших его не видела. Я железнодорожников многих знаю, его среди погибших не называли. Мы уходили… девять дней назад – он жив был.

Фёдор Иванович сидел, закрыв лицо руками, и молчал. Жена подошла сзади, обняла его, рядом притулилась Валя, взяв отца за руку. Всем было тяжело, и даже мысль, что дедушка, возможно, жив, не смягчала этой боли.

Долгое молчание прервал наконец хозяин дома.

– Ну что ж. Буду искать связь с отцом. А сейчас давайте решать ваши дела. Вот что я предлагаю. Пока вы останетесь у нас. Ничего, потеснимся, не возражайте. Это сейчас самое разумное. А с завтрашнего дня начну узнавать, нет ли свободной комнаты и что может быть с работой. Вы где можете работать?

– Я в прошлом медсестра, – откликнулась Зоя. – В первую германскую в санитарном эшелоне работала.

– Простите, сколько же вам лет было? – Хозяева изумлённо смотрели на моложавую гостью, казавшуюся лет на двадцать моложе Шушаны.

– Да почти двадцать три было. – Зоя улыбнулась. – У меня вон и дочке уже под тридцать. Я два года в санитарном поезде отработала. Вместе с мужем. Замуж в десятом году вышла за военного врача. А война началась – я дочку на бабушек в имении оставила и пошла с ним в эшелон. Когда его в шестнадцатом комиссовали по ранению, мы стали работать в сельской больнице в нашем же имении. Ну а потом революция… это уже неважно. В общем, я всё умею по этой части. Я и сейчас в госпиталь просилась, да пока не было госпиталей поблизости, а в город меня не хотели переводить, говорили: в посёлке нужна. А теперь в посёлке и фельдшерский пункт разбомбило. И штата, кроме меня, не осталось.

– Ну, я думаю, с вашим трудоустройством проблем не будет. Здесь полгорода – госпитали.

– Я тоже в госпиталь гожусь, – подала голос Тамара. – Не медик, правда, но ведь дочь медиков. Многое умею, за лежачими больными ходила.

– Вот и отлично. А у вас какие возможности? – обратилась к Розе Анна Николаевна.

– Я вообще-то учитель музыки. И ещё преподавала русский язык крымчакам[25] на курсах для взрослых. Знаю русский, крымчакский, немецкий. Ах да, ещё я шью хорошо и руками, и на машинке, и любой чёрной работы не боюсь.

– Я тоже много могу, – включилась в разговор Шушана. – И по сельскому хозяйству, и по рукоделию всякому, и в госпитале санитаркой могу, и до революции в лавке у отца работала – весь учёт вела.

– Отлично. – Фёдор Иванович встал из-за стола. – Давайте размещаться и спать, а завтра займёмся устройством всех дел.

Квартира Титовых формально состояла из одной большой комнаты в два окна и кухни. Когда подросли дети, комнату разгородили на две маленькие – получилось гораздо удобнее. Теперь было решено, что Валя перебирается в комнату к родителям на раскладушку, а Мишке, когда он будет приходить, станут стелить матрас в кухне на полу.

Беженцев разместили в детской. Шушану и Зою уложили на ребячьи кровати, а Розе и Тамаре соорудили два спальных места на полу. Ходить стало негде, но сейчас это было неважно.

– Днём матрасы можно скатывать и класть на кровать, тогда по комнате будет вполне удобно ходить. Ничего, обживёмся, – говорила Анна Николаевна, помогая стелить постели.

– Да что вы, я надеюсь, мы долго вас обременять не будем, – смущённо сказала Зоя. – Может быть, завтра-послезавтра уже найдём что-то.

– Так, уважаемые дамы, – подал голос отец, – давайте-ка прекратим разговоры на тему, кто кого обременяет, это дело бессмысленное. Есть данность: война. Есть две семьи и две комнаты. Значит, мы занимаемся решением текущих задач, а не реверансами. Сейчас текущая задача – спать. Остальное – завтра! Спокойной всем ночи!

Уже почти две недели каждый день ходим в степь рыть окопы и строить оборонительные сооружения. Кто подальше работает, остаётся ночевать прямо там, но наш край ближе к городу, и я стараюсь домой приходить. Хоть помыться и поспать на удобной кровати. Ухожу в степь на рассвете, прихожу затемно. Жара, пыль, руки болят, лицо и спина аж горят. Сегодня Маша Топалу упала в обморок. Забыла платок повязать и работала с непокрытой головой. С её-то чёрными волосами. В степи гораздо жарче, чем у моря. И воды мало. Попить берём с собой, а полить на голову или умыться лишний раз – нельзя, столько воды там нет. Сплю по ночам с кошмарами. Если сплю. Но иногда кажется: сейчас только дойти бы до кровати, упадёшь и уснёшь, – а на самом деле падаешь в кровать и уснуть не можешь. Мама говорит – это бессонница от чрезмерной усталости.