Отрыгнулся вещий, благословенный перегар,
И онемел дремучий аксакал.
Вой на долго отходила, воскресениями
Становясь игрою.
И ренессанс забыто застывал.
Промышленные перевороты
Как фишки домино.
Заплакав, Заратустра сказал,
Что умер Ницше.
В похмелье прокисало прошлое вино.
Брахман, беснующийся берсерком,
Вышел.
Цирроз уже почти лечат.
Уже почти все лауреаты.
Коромысло, в нагрузку – женщина.
Честным стал ведом
Орестов комплекс.
«Уже» свершилось спорадически неотвратимо
И раскорячилось в ещё живой надежде
На коэволюцию, художественное творчество,
Гармоничное сближение и «можно».
Сосущие из пальца глубины
Корчатся от неуспевания.
Разного роста.
Да, пожалуй, формулы перехода —
В макро-, микро-и мега-миры
Пространства идеального имеются.
И макси-время стервенеется
И замечается всё меньше,
Как одежда.
Карбюраторы лекарбюзировались,
Дно исследовалось.
Из ванны вода вытекала.
Скальпы – главные модули антиквариата.
История стала пресной?..
Наркотики стали честными,
Компании за их бесплатность
Удовлетворялись местными решениями.
Краски замешаны на чистокровном снеге.
Когда собака мне лизала пальцы,
Я, кажется, понял женщину.
Прошлого осталось только
Косыми взглядами.
Ужасающая простота
Пестрящей неповторимости
И высказанности начал,
И даже середин.
Безотчётный смех
И смехотворная бухгалтерия.
Вслед за рептилиями —
Двойными подбородками —
Стали накалывать на булавки
Подбородки квадратные.
И, видимо, скоро вымрут
И подбородки раздвоенные, с ямочками.
Движение в обратное
Увязло в узлах кристаллов чинов
И разнеслось мечтой по свету.
Собачий род вышел в тираж дамочками.
Клубника – с шести утра и до аллергии.
Хайдеггер мёртвый так и не смог
Купить себе барабана,
Разъезжая на фольксшарабане
По комиссионным ярмаркам,
Ценностно-целевым аукционам.
Но стал хлопать в ладоши – как ребёнок засветился,
За вином и хлебной закусью засуетился,
Лишь узнал о том, что
Телевизор сбылся.
Говорят, что он всем говорил:
«Я же говорил!»
Он стеснительно и обстоятельно
Раскладывал пасьянс
Звёздами Давида,
И выходило непонятное «завидую».
Свастики подсказывали,
Что «она действительно квадратная».
Лукавый Моррисон опять узрел поверхность,
И честно не полез в обратную.
Но властитель всё-таки манил Одноглазого,
И поглотил его,
Рождающегося многоразово.
Телевизор показывает кнопку
И ликвидирует понятие «нужда».
Ещё никогда от большого взрыва
Не свершалось такого прорыва.
Те, кто там сидят,
Расписываются кровью, прежде чем нажать.
И каждый готов это совершить —
И совершит по воле пост-рок-н-ролла.
Господа,
Чтобы выращивать кроликов,
Не нужно смотреть строем.
Когда по телевизору с утра
Будут показывать смех, в обед представлять маскарад,
А на ночь – чистое желание,
Тогда, пожалуй, мир заслужит сосуществование
С жизнью.
А так – пустое.
Только бы не рюмка!
Уже не зонтик на упаковке,
Но только бы не рюмка.
Пусть шлагбаум,
А не распределитель.
Пусть надзиратель в юбке, а не жена.
Пусть репетитор, а не учитель.
Но только бы не тожесть!
Зачем делить?
Зачем искать добра и зла в одном?
Зачем хотеть разрывов
И наложения повязок?
Достаточно снимать нагар со свеч.
Достаточно кулич испечь
И в жертву принести муке, маслу, ванилину, яйцам.
Да, о яйцах.
А яйца всё ещё на дороге.
Гляжу за окно: весело.
Чувство долга не должно вызывать тревоги,
Оно просто должно.
Но выбор остаётся.
Добро и зло забыли.
И правильно.
А выбор остаётся.
Как в этой песенке избитой всё поётся?
«Нам веселее всё живётся,
Всё большее и большее нам удаётся;
И удивляется душа открыто,
Когда наш разум пилит тело».
