Школа работала и ездила на экскурсии: Переделкино, Остафьево, Дубровицы. Прогулки, беседы, диалоги…
Вальс из фильма «ласково и нежно» вскруживал голову мастера. «Изведать после долгого поста, что означает жизни полнота». И «Фауст» новый сменил «фрак» маэстро на «прикид» повесы. Он соблазнился. Он соблазнил.
Они гуляли. Много. Они целовались. Много. И многое другое. В «Оставьево», в этом «Русском парнасе» они поцеловались впервые. Он помнил ту липовую аллею возле пруда. И как потом лежали в траве лужайки, недалеко от воды, между душистых кустов. Как потом поднялись на террасу…, потом снова сеть дорожек, живописные куртины, мостики… Говорили… говорили. «Она – другая, чем эта остальная молодёжь. Они привыкли высыпаться, они привыкли «не тратиться» душой, они знают себе цену… И всему знают… Знают как они свободны! Будто и без масок! А она… Похожа на меня… Но ведь я старше в два раза! И у меня травм уже… на десятерых…».
Беседка «Храм Аполлона». Она говорит об одной своей новелле-притче.
– … Его друг, его печальный друг, уже год носивший маску, печать трагизма… умирает… бросается из окна… Через год герой встречает его! Сон? Бред? Эхо оттуда? Они беседуют… Герой чувствует вину: что не распознал зна́мения смерти… не помог… не спас!
– Как?! Откуда вы… ты… знаешь?! – воскликнул я, вскочив.
Это был один из моих тяжёлых снов…, из моей жизни история. Мы молчим. Мы оба смотрим в даль, с высокого берега, из «клетки» той ротонды.
… Мы ещё раз, в тот последний раз перед расставанием были в Остафьего. Нашей связи было уже почти двенадцать лет. Встречались раза три-четыре в год то в Москве, то в Питере. Тогда это были Праздники! В тот последний раз она была очень тревожна, очень порой раздражительна. Призналась, что с мужем у неё разлад. Он воевал в Чечне и следы, душевные, психиатрические взрывы учащаются. Он не пил ранее… Понимал, что ему нельзя. А тут… как с цепи… И она… Да, она «на стакане»!
– А ты как? С женой твоей всё так же сложно? Стервенеет!? Ах, болеет твоя Аллочка? Ну-ну…, жалей. Жалостливый ведь ты!
А через пять минут наклонила голову мне на плечо. Грустная, тихая. Шепчет:
Аллеи Остафьево!
Алле оставьте его…
И уже с иронией:
– Как стишок?
Я потом наткнулся на слова последнего владельца усадьбы, графа Сергея Дмитриевича Шереметева: «… Придёт время, и стены остафьевского дома заговорят, озаряя минувшее на память и в разумение многого…».
Да уж, озаряет минувшее,… но что человек может уразуметь? Что он трус, что на многом его вина, его предательство, малодушие? И что делать? Их, правд-то, сколько? Эх, Люба… Любовь!
Они ещё перезванивались… Она пила… Она рыдала… Муж-подлец изнасиловал собственную дочь, шестнадцатилетнюю девочку, чуть не зарезал жену. Он сейчас в психушке… А она покончила с собой… Дочка Любы передала ему папку рукописей мамы. Её новый сборник… Называется «Архангел Михаил, занеси мечь свой!». Он обещал издать, обещал постановки, обещал гонорары. Эх… Издать-то издал, за свой счёт. И всё. На этом всё… Всё… всё… всё… Он засыпает.
И новая, пока предсоночная мреть.
Ему двадцать семь. Его только месяц назад приняли в члены Союза писателей. Он недавно опубликовал в журнале «Знамя» новую пьесу. Ему и его другу и коллеге Грише заказали пьесы о войне. Приближалась тридцатипятилетняя годовщина Великой Победы. Григорий отправил свою пьесу в «Дружбу народов». Талантливая, очень глубокая вещь! Сильные герои. Тонкая психологическая проработка каждого слова в диалогах. Два боевых генерала сидят на даче на другой день после Парада Победы. Пьют и беседуют. Горько. Честно… Жёстко… Кому это нужно? В стране развитого социализма «застой»; в литературе, вообще в культуре идейно-эстетическая борьба. Пьесу Гриши не напечатали. Потом началась травля. «Нам не нужны такие!… Его генералы не советские патриоты, а заблудившиеся отщепенцы…, какие-то Хлудов и Чарнота из «Бега» Булгакова… Автор перепутал «окаянные дни» и дни Победы… Очернение… Гнать!…». Собрание… Выступления… Председатель требует жёсткости и прямоты в высказываниях… Я высказываюсь… Мямлю… Трушу!… Председатель кричит:
– И у вас, Ростислав, жидкие мыслишки… в вашей пьесе. Ремарковщина… Какое, на хр…, «потерянное поколение»? Какое, к дьяволу, милосердие! Ладно хоть о пацифизме не пишите… как этот… Голосуем! Мы два поколения потеряли и искалечили… Три…
Гришу не приняли в члены Союза… Я – «воздержался»… Потом «надрался». Один, до свинства… Какие-то подонки избили, сняли новенькую дублёнку, в кармане новенькое удостоверение членства в Союзе писателей… Выдали другое.
Через полгода какой-то сержант позвонил… Задержали хулиганов… и грабителей… Среди награбленного – мой документ… Желаю дать свидетельские показания? Нет!… Зачем?… Да и стыдно… Стыдно!
Гриша подрабатывал где попало… А через три года… «вышел в окно»! С девятого этажа…
И топь сно-видения. Тяжёлого, казнящего…
Он и Гриша встречаются в редакции. Через много лет после трагедии. Всё вокруг как-то обыденно. С Гришей все разговаривают… Как ни в чём не бывало. И он… даже весел. Они идут покурить на подоконник у окошка. Гриша переваливается наружу окрикнуть кого-то знакомого. Я хватаю его руку!… Нет, это не его рука… Это рука Любы! Её глаза стеклянны! А в другой руке – огненный меч Архангела Михаила! Глаза её вдруг вспыхивают огнём, мечь перерубает кисти наших рук. И я (да, я!) падаю вниз… Падаю… пада… ю… ю…
Он проснулся.
«Господи! Во сне страшно, горько и стыдно. И сейчас… Давно такого не было! Воловьев, зачем ты так?! Я сам отвечаю за себя! За всё! Я – ученик у себя. Я – учитель себе! Я себе Судья! Но милосердный!».
Почему-то вспомнилась жена. Она болеет. Он милосерден к ней. Он не любит её. Давно не любит. Он давно научился понимать её. Они – разные! Она требовательна к порядку и справедливости! Она – знает, что и как… Требовательна к нему. Она знает, что ему полезно послушание и подчинение. Тяжёлое спасение монашки – идеальное поведение. Другое мнение – не в счёт. Ни талант, ни свобода личности. Даже такие рыхлые, вялые (её слова) как у него. За что уважать-то такого рохлю. Называет его, мужа, «слава́флевич». При друзьях и сослуживцах тоже. Она не любит Праздники, Только официальные. Для двоих – нет. А та, Люба, любила Праздники для двоих!
Воспоминание-облако утешило его.
Второй год их романа. Новая встреча – новый Праздник. Он в командировке в Москве. Гостиница «Украина». Великолепная высотка над Москвой-рекой. Звонит Любовь. Любовь купила два билета на Яхту-ресторан «Radisson». Через час она будет у причала гостиницы. Его, человека из города рек и каналов, не удивить речной прогулкой. Но… Да что «но»? Новое и молодое!
– В Москве духота невыносимая… Хочу на воду… Я обожаю речные прогулки…Мы ещё и завтра от Речного вокзала сплаваем. Ой, говорят там в парке шикарная международная выставка цветов, садового искусства… У тебя же выходные… И у меня! А ещё в Кусково хочу, в усадьбу Шереметева, там чудесно, там пруд… А ещё… я закончила новую новеллу-притчу, трудную…, а ты за «лучший сценарий к фильму» получил на фестивале премию! И «зажал», ай-яй-яй… Будем два дня кутить!
– Конечно! Я и планировал это… И номер прекрасный снял в неплохой гостинице… И рад… и жду – не дождусь…
– Ха, «неплохой»… Да это роскошный пятизвёздочный отель «Radisson Collection»… Говорят, там такие джакузи, бассейны, сауны…, сказочные кровати и подушки и… завтраки в номер…, шикарный обзор. Хочу! Рада! Жду!
Какие это были два дня!… Какими вкусными были кроличьи язычки… И они… как кролики… Весь день потом она бодрила себя шампанским… На мой естественный вопрос ответила, сразу погрустнев и залпом выпив целый фужер:
– Дочка у мамы на даче, а муж… У него опять… Так два-три раза в году… Поствоенный синдром «пса войны»… Пёс справедливости и правды… Всё ему не так!… Вышел в магазин за молоком вечером из дома…, в соседний, и двум молодым парням…, хамам и наглецам, сломал рёбра… У одного ещё и сотрясение. «За дело» – говорит… Повезло ещё… Ему… Не в кутузку этого «солдата удачи» отправили, а на очередную реабилитацию.
