- Пап, а что ты за бумаги подписывал?
- Документы всякие и разрешения.
- За то, что мне швы наложили и ногу перевязали и за уколы, за это надо платить?
- Тебе ничего не надо платить.
- А тебе?
- Мне на тебя никаких денег не жалко.
- Так ты всё-таки платишь?
- Даже не думай, - вздохнул папа - он совсем не хотел разговаривать про это. А я хотела.
- Нет, ты скажи, иначе я буду думать платишь ты или нет.
Глаза у папы строгими стали, он так часто на маму смотрел.
- Всё будет оплачено по медицинской страховке.
- А если не было страховки, ты бы платил?
- Конечно платил.
- А если бы ты не заплатил?
- Всё равно бы тебя спасли, ты же маленькая девочка и моя дочка.
- А если бы я не была маленькой девочкой и твоей дочкой?
- Всё равно бы вылечили: ты человек, а они доктора, вот поэтому строго обязаны.
- А если бы они не были обязаны, то не вылечили бы?
- Вылечили. Есть же у них сердце.
- Лечили, если бы с ними никто не договаривался и бумаги для них не подписывал?
- Анни, ну конечно! Хватит, пожалуйста, перестань, ты прямо как...
Он умолк, и не сказал, про кого хотел, а сказал про другое:
- Не надо так думать. Люди всё делают, чтобы жить рядом друг с другом и помогать друг другу в беде, чтобы никому не обидно. Тебя обязательно бы спасли и вылечили. Не то я бы обиделся, а так нельзя - по закону... Как бы я жил без крошки-Мари с одним Томасом?
Теперь мне не хотелось ему отвечать. Нитку тереблю на голове у Наташки и молчу. Разве я с ним про законы? Нет, я думала, пап, ты мне скажешь...
- Пап, ты видел колокольчик на ёлке?
- Да, крошка, видел.
- Ты его не снимал?
- Нет, висит точно там же.
- Ты его не снимай, он мамин. Позови Тото.
Папа погладил меня по голове, пакет возле койки оставил и вышел. Я в пакет заглянула, там одежда свёрнутая и полотенце. В дверь осторожно Тото вошёл - один. Принёс и поставил на тумбочку оленёнка, а сам сел рядом с койкой. У оленёнка была голова из жвачки и рога из надрезанных соломинок из-под сока.
- Папа сделал?
- Ага...
- А я говорила, что Бальпёс есть.
- А я верил, есть конечно!
- Чего папа не зашёл?
- Он с Мини говорит в коридоре. Мне велел одному заходить. Ругались они.
- Когда?
- В машине. В больнице тоже - но так, негромко.
- И чего ругались?
- Мини в тебя из пистолета стреляла. Ну, не в тебя, а в Бальпёса. А папа сказал, что она могла не в Бальпёса, а в тебя попасть. А Мини сказала, что сначала в воздух стреляла, а Бальпёс не послушал, он же собака. Пришлось в него тоже стрелять. Папа с дядей Максимом последними прибежали, а сначала Мини и тётя Лена выскочили на колокольчик и на то, как ты кричишь. Они не знали, что делать.
- У Мини что, пистолет есть?
- Ага, в маленькой сумочке. Она его постоянно берёт. Ей нельзя без присмотра пистолет оставлять.
- Здорово... но плохо, что поругались.
- А чего плохого? Ты что, на неё больше не злишься?
- Нет. Если хочет, пусть с папой живёт. Только мамой я её звать не буду.
- И мне её мамой не называть?
- Ты как хочешь. Вырастаешь, сам всё поймёшь.
С забинтованной ногой, в больничной кровати, я стала на сотню лет старше Тото. А если всю жизнь буду хромать, то всегда буду умнее его.
- И что я пойму?
Мне хотелось сказать по-умному, чего папа мне так и не сказал. Только вот плохо выходит говорить, о чём думаешь. Но надо сказать - прямо сейчас, как я чувствую.
- Взрослые, Тото, они... Взрослые платят за то, чтобы не верить.
- Во что не верить, Анни?
- Не верить, что себя можно дарить - всю себя, понимаешь?
- Ага... а если тебя не возьмут как подарок?
- Тогда ты не даришь - всё честно. Ты понял?
- Ну, да...
Ничего он не понял. Дверь в палату открылась, вошли папа с Минервой. Лица у них были хмурые, но рядом со мной улыбнулись. Минерва спрашивала, как дела, что с ногой, испугалась ли я; в общем всё то, о чём папа спрашивал. Папа сказал, что с врачом разговаривал: скоро выпишут.
