— Аня, — он мягко отстраняет меня, — мы едем за диваном? Выходные не резиновые, и мы не должны забывать, ради чего ты здесь.

— Я помню, — тихо говорю в ответ. — Едем.

В мебельном я потихоньку прихожу в себя. По дороге сюда мы молчим, да и здесь мне не хватает Вани. Он рядом, но только физически, и я понимаю, что мысленно Доронин далеко отсюда, — далеко от меня. На лице его застывает суровое выражение, поэтому выбор я делаю, исходя из собственного вкуса.

— Как тебе этот? — мы останавливаемся напротив серого, прямого дивана, пройдя два этажа.

— Отлично, берем, — он даже не смотрит на цвет, не интересуется ценой. Пока продавец оформляет договор и пересчитывает деньги, я отхожу к тумбе с зеркалом, вглядываясь в собственное лицо.

Еще вчера мне казалось, что я начинаю жить, а сегодня — я доживаю. Провожу рукой по резной, узорчатой раме зеркала, и, ощущая, как внезапно плывет мир вокруг.

Вместо крика изо рта вырывается тихий хрип; я пытаюсь удержать равновесие и хватаюсь за тумбу, опрокидывая ее на себя. Ноги подгибаются, и я лечу вниз, увлекая за собой мебель.

«Скоро, скоро, совсем скоро — он выйдет на охоту, жертва уже выбрана! Близко!»

Четвертый голос, неожиданно возникающий с громкого крика, заглушается звоном бьющегося стекла; зеркальная поверхность покрывается трещинами, дождем проливаясь на мое лицо.

Иван с продавцом помогают мне выбраться; я не могу пошевелить руками, ощущая странное равнодушие, и только вопли трех шептунов, обсуждающих заявление четвертого, дают ощущение жизни.

— Анька! — Доронин аккуратно стряхивает с одежды острые осколки, царапая руки. — В глаза не попало? Не открывай рта!

Я молча качаю головой, и от малейшего движения с меня, точно со Снежной Королевы, летят серебристые льдинки зеркала.

Мужчина, поначалу пытающийся обвинить нас в порче его имущества, вдруг осекается и пытается сменить тактику. Он тянет руки, чтобы убрать осколки с плеч, но я отшатываюсь, избегая его прикосновений. Ваня замечает мой жест и коротко бросает:

— Руки! С тобой я потом еще разберусь.

Мы добираемся до туалета для покупателей. Я осторожно наклоняюсь над раковиной, умываясь прохладной водой с запахом хлорки и ржавчины. Лицо щиплет от мелких ран.

— Иди сюда, — Ваня затаскивает меня в просторную кабинку, закрывая за нами дверь. — Раздевайся, — видя, как вытягивается мое лицо, он усмехается, — я, конечно, хочу тебя, но здесь не лучшее место для секса.

Я по-прежнему стою, не двигаясь, и тогда полицейский начинает действовать сам. Стаскивает через голову блузку, стряхивая ее, и перекидывает через дверцу. Расстегивает бюстгальтер, проводит ладонями по плечам, груди, убеждаясь, что на теле не осталось острых осколков.

— Теперь одевайся, — я послушно выполняю команду.

— Джинсы снимать не буду, — предупреждаю, оглядывая себя. — Ваня, нам надо поговорить.

— Прямо сейчас или потерпим до машины?

— Скоро будет новая жертва.

Ваня застывает, а после впечатывает кулак в стенку кабинки.

— Что-нибудь еще?

— Только это.

Я дословно повторяю фразу, произнесенную четвертым голосом.

— Аня, мало, мало этого, чтобы я хоть что-то мог сделать!

— Я знаю, — но пока ничего другого не могу.

Настроение пропадает у нас обоих. Мы заезжаем по дороге перекусить; Ваня молчит, но косится на телефон.

— Хочешь на работу?

— Не хочу. Но, наверное, заезду, только тебя домой закину.

— А можно с тобой?

Он смотрит на часы и соглашается.

— Ты виделась с Леной?

Я киваю, без подробностей пересказывая нашу встречу, упуская моменты, связанные с ним.

— Подожди, подожди, — перебивает он. — То есть ты получила посылку и не рассказала мне о ней?

Я прячу глаза, кивая головой, в ожидании его гневных окриков, но он молчит. Я не решаюсь посмотреть на него; мы останавливаемся на светофоре на красный свет.

— Аня.

«Он злится на меня. Злится, и правильно делает. Я должна была сразу сообщить ему о бабочках, а не боятся и не подозревать ни в чем. В конце концов, он единственный, кто действительно думает и заботится обо мне; кто может снять диагноз и дать шанс на новую жизнь».

— Аня!

Я вжимаюсь в сидение, жалея, что не могу подобно хамелеону, слиться с кожаной обивкой.

Доронин касается моего подборка, поворачивая голову к себе. Мягко, без нажима.

- Ты мне не доверяешь?

Я тут же начинаю доказывать обратное, забывая, что только что боялась его ярости. Усталые глаза Ивана полны печали: в его зрачках отражается сумасшедшая предательница — именно так я ощущаю себя в этот момент.

— Ваня, я испугалась, прости меня, пожалуйста! Я так этих бабочек боюсь, они же мерзкие, как червяки, а тут целая коробка, — вылетели, вокруг меня крыльями хлопают, лица касаются. Так страшно было, а когда внутрь заглянула… там еще одна осталась, мертвая, и на твои глаза похожая, понимаешь?

Я торопливо объясняюсь, путая слова во фразах и перескакивая с мысли на мысль, надеясь заболтать его, отвлечь от идеи, что не верю ему, — но выходит только хуже:

— А потом эту бабочку синюю я у тебя нашла в бардачке, и испугалась…

— Меня?

Я замираю, закрывая рот ладонью, будто мечтая затолкать сказанное обратно.

— Я не боюсь тебя, — выдаю, наконец, — я боюсь за тебя. Мне все равно, кто ты, Ваня.

— Вот уж спасибо, — так горько усмехается он, точно я предаю его в очередной раз.

— Ваня, Ванечка, — я тяну к нему руку, но одергиваю себя. Кажется, что он разом стал недоступным, отгородился от меня, закрылся трехметровым забором.

Сердце часто-часто бьется в грудную клетку, и я отчаянно жалею, что мы завели этот разговор, но еще больше — что не сказала ему о бабочках сразу, что позволила прорасти сомнениям. Корю себя, на чем стоит свет, пряча дрожащие пальцы между коленей.

Когда машина останавливается, я с удивлением понимаю, что мы у подъезда его дома. Не того, который сейчас занимаю я. Настоящего дома, где он живет со своей женой.

— Поднимешься или в тачке посидишь? Мне надо кое-что взять.

Раздумываю ровно три секунды:

— Я с тобой.

На пути нам не встречается ни одна соседка, что я считаю настоящим везением. Не хочется ставить Ваню в неловкую ситуацию, пусть даже его не волнует чужое мнение.

Мы поднимаемся на лифте на восьмой этаж; Доронин открывает дверь квартиры под номером сто тридцать шесть, я прохожу следом за ним, проникая в ту часть Ваниной жизни, о которой ничего не знаю.

Большой светлый коридор, на стене — картина. Портрет Яны и Ивана, написанный маслом. Я отворачиваюсь. Мне неуютно даже при виде рисованной жены Доронина.

Заглядываю в зал, — минимум вещей, огромная плазма, мягкая мебель. На кресле сидит пушистый кот, который при виде полицейского выпрямляется и, потянувшись, спрыгивает на пол. Ко мне подходит с опаской, обнюхивая. Мохнатый хвост поднят вверх, желтые глаза внимательно наблюдают за мной, но стоит Ивану зашуршать пакетиком с кормом, как интерес к незваной гостье тут же пропадает.

— Р-рмяу, — произносит кот, начиная быстро-быстро жевать из стальной миски, а Доронин присаживается рядом, гладя животное за ухом.

— Жуй, жуй, дармоед.

— Как его зовут?

— Пес, — улыбка появляется лишь на пару секунд, после чего Иван снова становится серьезным. — Я сейчас.

Мужчина скрывается в соседней комнате, и я вижу край высокой кровати с мягкой спинкой. Коричневое покрывало на убранной кровати, а на нем — шелковый тонкий халат. Пока Ваня складывает вещи в дорожную сумку, я захожу в туалет. Полка под зеркалом забита кремами и косметикой, полочка над ванной — шампунями, масками и бальзамами.

«Хоть и стерва, но красивая, и ухаживает за собой»

«Мужики любят таких»

«Но и от них гуляют»

Я осматриваю свое лицо; в свете ярких ламп тонкие порезы особенно заметны. Их не мало — около тридцати, но ничего серьезного. Провожу по самому большому, возле глаза, и зажившая рана начинает снова кровоточить так, будто я плачу красными слезами.