– Уи-и-и! – Вопя, он подбежал прямо к самому большому, с которого вот уже несколько дней я не спускала глаз, и схватился за него.

Хенсик не заметил, что огурец колючий. Больно, должно быть, стало не сразу; завизжал мой кузен лишь несколько секунд спустя. Злосчастный огурец он сжимал в ладони все крепче.

Мы с Сомин рванули на помощь. Я оказалась рядом первой и, высвободив руку кузена, потянула его к себе за спинку рубашки. Но Хенсик завизжал громче – и я в испуге выпустила его. Мальчик, споткнувшись, упал лицом прямо на мой огурец.

Развернувшуюся сцену я запомнила на всю жизнь, каждую мелочь – небо, сад, глаза Хенсика, страшные порезы. Эта картина меня преследует. Никак не могу от нее избавиться. Вот Хенсик встает и, безудержно плача, поднимает на нас свое окровавленное лицо: он упал прямо на проволоку, которую я подвязала для огуречных усиков. Вот он касается руками лица и видит кровь на ладонях. Я снова пытаюсь подойти. А он, не переставая кричать, бежит прочь.

Несколько лет назад, когда я училась на третьем курсе, папа отвел меня в клинику душевного здоровья. Она располагалась в небольшом офисе на втором этаже в Итэвоне, а через дорогу, за густо растущими деревьями, стояла американская база. Тогда в том районе еще можно было встретить проституток и торговцев-лоточников, а ночью случались и убийства. Но только здесь работала горстка психиатров, принимавших наличные прямо на месте и не задававших лишних вопросов о страховке или именах пациентов.

Покружив на машине в поисках парковочного места, отец все-таки остановился на стоянке отеля – нетипично для него. Это означало одно: он смирился с фактом, что ему придется прилично раскошелиться.

Незадолго до этого он узнал, что я прогуливаю занятия, а вместо них провожу все время в комикс-кафе, баррикадируясь от внешнего мира выдуманными историями. Работавшая в супермаркете по соседству дама выдала меня – она жила в нашем офистеле и рассказала отцу, что я постоянно ошивалась на улице, словно бездомная.

У меня не было ответов на вопросы родителей. В итоге на меня просто накричали. «Ты прекрасно знаешь, сколько стоит обучение! – заикаясь от злости, воскликнул отец. – Ты думаешь, у нас деньги лишние, чтобы выкидывать их на ветер?» Моя мачеха лишь раскачивалась взад-вперед с немым укором.

У меня пропало всякое желание заниматься. Моя специальность была несерьезной, как и место обучения. Я не сомневалась, что не смогу найти работу – в пятьдесят пять отцу пришлось уволиться из компании и оставить меня без блата. Так в чем смысл?

«Оставь меня в покое, – хотелось сказать. – К тому же ты мне должен». Но я не проронила ни слова, даже когда он ударил меня по лицу и пригрозил побрить налысо.

Ночью я услышала, как они в спальне тихо обсуждают меня. А спустя неделю отец сообщил, что отведет меня в Итэвон.

– Мне нужно будет говорить по-английски? – спросила я, запаниковав при виде иностранных букв на здании и крупной американки, выглядывавшей из-за двери с надписью: «ДОСТУПНАЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ».

– Она говорит по-корейски, – ответил отец. – Я буду ждать тебя здесь. – Он указал на ресторан быстрой еды через дорогу. – Сообщи мне, когда придет время платить.

Я сначала думала удрать, но затем любопытство победило. Ни раньше, ни потом мне не доводилось встречаться с психотерапевтами, и было интересно, на какое волшебство способны такие цены.

Итак, терапевт и я уселись, и целый час она доблестно, ласково парировала. С первого же мгновения, войдя в маленькую комнату в дешевом нейлоновом свитере и выцветших брюках, специалист меня разочаровала – воображение рисовало ее внешность и речь совершенно другими. Ее образ не мог ни вызвать уважение, ни тем более расположить к разговору по душам.

– Поговорим об учебе? Почему тебе не хочется на занятия?

– Я не знаю.

Она заглянула в свою записную книжку за помощью.

– Как думаешь, ты могла бы рассказать мне о том, как ослепила в детстве своего двоюродного брата? Понимаю, это был чудовищный несчастный случай.

– Что? Нет.

Отец заплатил за час консультации наличными. Сияя так, будто у него гора свалилась с плеч, он отдал пачку купюр суммой в десять тысяч вон, а я невольно вздрогнула. За такие деньги можно было пройти полный техосмотр. Я слышала, как позднее отец советовал друзьям обратиться за профессиональной помощью: мгновенное решение! Терапевт с американским образованием!

Он не ответил на вопрос секретаря, когда нас ждать на вторую консультацию. Я сказала, что мы позвоним на неделе и выберем время.

Если спросить, почему я вышла замуж за моего супруга, я отвечу следующее: потому что у него умерла мама.

Я узнала об этом уже на втором свидании (первое было вслепую, там мы и познакомились). Рассказывая о мамином раке мозга, о ежедневной радиотерапии, о метастазах и, наконец, о смерти на больничной койке в окружении детей, будущий муж даже не заметил, как, должно быть, сверкнули мои глаза. Он склонился над тарелкой с пастой, его лицо омрачилось горем. Он говорил мне о ее боли и о своей. А я, словно наэлектризованная, слушала.

На самом деле мое решение предопределило кое-что еще: он выбрал ресторан рядом с моим домом, позаботившись о моем комфорте. Я была уже на множестве свиданиях вслепую, и вечно мужчины выбирали рестораны рядом со своей работой, или свои любимые бары, или, что еще хуже, места рядом со своим домом. Я поняла: чем лучше кто-то выглядит на бумаге, тем эгоистичнее оказывается на деле.

А этот парень не только был добр, но и потерял маму. Если у нас будет ребенок – а я хочу ребенка, крошечное создание, которое бы полностью принадлежало мне, – она нам не помешает своими советами и нравоучениями. И никогда не сможет отнять его у меня. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Видите ли, я давно поняла то, что большинство узнает только после свадьбы: ненависть свекровей к невесткам встроена в гены всех женщин нашей страны. Желчь копится внутри них, кипит, но не выходит наружу, пока сыну не взбредет в голову жениться. Тогда и приходит материнская обида – ее ведь бросили. И злость – она ведь теперь не на первом месте для сына. Я видела это по собственной бабушке, но на самом деле подобное случается вечно. У всех корейских дорам один сюжет, который я прекрасно понимаю, даже если не понимаю больше ничего. Так я переросла свою тупость и воспользовалась выпавшим мне шансом избежать подобного сценария.

Вот что было для меня важно. По крайней мере, тогда.

Я просыпаюсь от шума молотящих по крыше капель. После стольких лет жизни в звуконепроницаемых студенческих квартирах в Нью-Йорке, построенных еще в довоенные времена, этот шум напоминает мне о детстве, проведенном в многоместных комнатах в «Лоринг-центре». Там моя кровать стояла у окна, и я часто ложилась спать под мелодию дождя, барабанившего по тротуару.

Сейчас я живу в маленьком четырехэтажном офистеле, на строительстве которого явно сэкономили. Здание называется «Цветной дом», хотя выкрашено в серый цвет, а надпись белая. Нигде ни пятнышка другой краски, зато аренда дешевле грязи… но только на нашем этаже. Я не знала, что антипатия к числу «4» – лишь азиатский предрассудок, пока не переехала в Америку: там не любят число «13» из-за какого-то клоуна из фильма ужасов. Или вампира – не помню. В любом случае домовладелец не может спрятать в четырехэтажном здании четвертый этаж так же легко, как, например, в высотках: там просто выкидывают одну кнопку лифта, и тот с третьего едет сразу на пятый. Так что группка девушек, включая меня, живет в двух крошечных квартирках на несчастливом этаже. И все мы благодарим судьбу за почтовый индекс и метро в двух кварталах от дома.

В детстве я не могла даже вообразить, что однажды буду жить в деловой части Сеула с ее мерцающим горизонтом и причудливыми скульптурами, стоящими на страже у каждого небоскреба. Меня все еще удивляет, как спокойно люди моего возраста расхаживают по мраморным лобби с одноразовыми стаканчиками кофе в руках и болтающимися на шее рабочими пропусками.