Река поражала обилием и разнообразием рыбы. Мы с отцом, считая себя обычными рыбаками, не перебирали и ловили все подряд, что клевало на наши немудреные снасти. В основном это был лещ, подлещики и рыбец. Реже – белый амур и сельдь. Однажды, думая, что подцепил тяжелую корягу, я с большим трудом вытащил донкой рака величиной с дальневосточного омара, с единственной клешней размером с мужской кулак. Все это ловилось с лодки. Здесь я впервые столкнулся с новым способом фиксации ее на довольно сильном течении. Вместо якорей использовался завоз. Стальной трос или крепкий капроновый шнур одним концом крепился к массивному грузу(якорю), завозившемуся на середину реки, ближе к фарватеру. Другим – к крепкому стволу дерева на берегу. Можно было легко выбирать нужную глубину и расстояние от берега, привязанную к завозу лодку не сносило вниз по течению. С берега, с помощью «водяного змея» ловили только чехонь. Эта красивая и вечно голодная хищная рыба, фактически ловилась сама, без нашего участия. Моя роль сводилась лишь к необходимости 3-4 раза в сутки снимать улов с крючков и после этого легким пинком ноги снова сталкивать «змея» в воду. Течение само устанавливало перемет в нужное положение. Лучшей наживкой служил пучок красного шелка, охватывающий цевье крючка пышной юбочкой. Постоянно приходилось жертвовать не только своими, но и Таниными, пионерскими галстуками.
Василь Нипотрибный, будучи в рыбалке намного опытнее нас с отцом, подходил к процессу более творчески и изощреннее. Его не интересовало то, что ловилось легко и просто. Каждый день он устраивал персональную охоту на конкретный вид, даже экземпляр, редкой крупной рыбы. По только ему известным соображениям, как правило, за ужином у костра, он объявлял нам будущую цель: «Завтра с утра иду ловить сома на «квок». Или – ночью пойду на язя. Или – а не пощупать ли нам сазанов?!». Я не помню случая, чтобы он не исполнил задуманное. И все равно, он не переставал нас удивлять. Вчера к обеду он возвращался с охоты на сазана. Я заметил, как он швартует лодку к берегу и отвязывает от нее кукан в метрах 50 от лагеря, выше по течению. Мы с Валентиной отправились ему навстречу. Подойдя ближе – оторопели. Медленно шагая по мелководью, Василь с трудом тащил за собой на кукане небольшое стадо крупных рыбин. Самый большой сазан тянул на среднего поросенка. Валентина не удержалась и, проявив прыть озорной девчонки, уселась на него верхом. Такого улова мы еще не видели. Несколькими днями раньше, ночная охота на крупного язя, чуть было не закончилась для Василя трагедией. Задремав в лодке в ожидании поклевки, он с ужасом проснулся в воде. С трудом избавившись от тянувших на дно сапог и телогрейки, еле выбрался на берег. Тяжелый вертикальный топляк, незаметный с поверхности даже днем, зацепившись за завоз, утопил лодку за считанные секунды. С помощью местных станичников ее потом вытаскивали на берег трактором.
Ближе к полудню клев замирал и мы возвращались на берег. Управившись с приготовленным Валентиной обедом и засолкой утреннего улова, я почти ежедневно, садился за весла и на несколько часов уплывал обследовать окрестности. Места здесь, действительно, были уникальными по своей красоте. В полукилометре вниз по течению начиналась очередная излучина Дона. Левый вогнутый берег, заросший плавневым лесом, возвышался крутым обрывом. Правый, выпуклый, манил к себе широким пляжем нетронутого чистого песка. Я иногда пересекал широкое русло, швартовался и высаживался на нем, как Робинзон на необитаемом острове. На многие километры не было ни души. Только чайки и вороны безбоязненно доклевывали выброшенных на берег рыбин. Здесь я вовсе не понимал местных станичников, постоянно сетовавших на то, что за последние годы реку загрязнили и обезрыбили. Особенно, после строительства Волго-Донского канала. Какая же она тогда была до этого? Неужели могла быть еще красивее и богаче?!
Кроме подобных неформальных занятий по природоведению и биологии, на днях мне так же посчастливилось неожиданно окунуться в историю и этнографию. Во время поездки за закончившимися продуктами на станичный базар, на подъезде к Семикаракорам, мы случайно наткнулись на недавно прикочевавший сюда цыганский табор. Картина, для второй половины ХХ века была, мягко говоря, поразительная. Несколько десятков кибиток, поставленных полукругом, табун лошадей, сотни ярко и непривычно одетых людей разного возраста, шум и гам на непонятном языке – все это моментально переносило на несколько веков назад. Особенно нереально смотрелась древняя, седая старуха на вершине горы из разноцветного тряпья. Не обращая на нас никакого внимания, она как четки перебирала какие-то пестрые лоскуты, монотонно и неторопливо перекладывая их справа налево, а потом наоборт. Глядя на нее, я понимал, с кого списывал свою легендарную старуху Изергиль знаменитый прозаик. Внезапно вспомнилась Наташа Фарзалина. Около двух лет она уже не появлялась в школе, не видели ее все это время и на поселке. Поговаривали, что 12-летнего ребенка без согласия и любви, отдали замуж за представителя иногороднего цыганского клана. В пестрой традиционной одежде, в таких же косынках на голове, с множеством украшений на теле, издалека многие девочки казались мне Наташей. Подходя ближе, я разочарованно понимал, что ошибаюсь. Из машины Василя сигналили клаксоном и жестами, призывая прекратить экскурсию и следовать по первоначальному маршруту. Незлым, тихим словом помянув цыганского бога, пришлось подчиниться.
Вечерами, после ужина и чаепития, я все чаще покидал взрослых и ложился на перекинутую вверх дном резиновую лодку метрах в 5-7 от костра. Не потому, что мне наскучили их разговоры на безразличные или малопонятные темы. Я все сильнее испытывал потребность побыть наедине. Во мне росло и созревало еще смутное и малоосознанное решение. Постепенно захватывая все мои мысли, оно неудержимо превращалось в главную цель и сокровенную мечту. Последние дни я все больше и больше отвлекался на проходящие в нескольких десятках метров от лодки теплоходы , баржи и катера. Отец, замечая пропущенные поклевки на моих донках, сначала окликал меня, или пытался подсекать и вываживать пойманную рыбу сам. Потом решил, что я уже попросту насытился активным клевом и потерял интерес к рыбалке. Ему и в голову не приходило, что я не просто глазею на проходящие мимо суда, а решаю главный жизненный вопрос – быть или не быть?! Груженые баржи, двигаясь против течения, проходили мимо так медленно, и так близко, что я без труда мог рассмотреть не только малейшие детали самого судна, но и действия всей немногочисленной команды. На многих, почему-то, в экипажах были женщины. Я догадывался, что это были жены капитанов, одновременно выполнявшие функции кока. Часто над палубой, вместо праздничных корабельных флажков, на бельевых веревках строем развевались свежевыстиранные тельники и полотенца, создавая ощущение домашнего уюта и плавучего семейного жилья. Порой, не удержавшись, я махал им рукой, получая в ответ такое же добродушное приветствие и вопросы об улове. Более быстроходные круизные теплоходы с шумными, веселыми туристами и проносящиеся на подводных крыльях «Ракеты» и «Метеоры» привлекали намного меньше. Через какое-то время я уже представлял себя на капитанском мостике в строгом кителе и с биноклем в руках. Баржа незаметно превращалась в огромный лайнер, а тихий и уютный Дон – в безграничный океан. Я с удивлением и радостью открыл для себя, что выбор профессии штурмана или капитана дальнего плавания одним махом решает все мои неразрешаемые доселе жизненные проблемы и реализует все самые заветные мечты. Я уже твердо знал, что уеду навсегда из родного шахтерского поселка. Самостоятельно выстрою будущую жизнь, полную приключений и скитаний, утолю свою неуемную тягу к воде и путешествиям. В этот раз я возвращался с Дона, тяжело и надолго заболевший морем.
СССР, Донбасс. Лето 1977 года
Идет третья неделя, как я стал добровольным затворником. Почти не выхожу из дома, с утра до позднего вечера не покидаю светлую и уютную веранду. Стол, кушетка, полы и подоконники завалены учебниками, пособиями и справочниками. Я готовлюсь к вступительным экзаменам в институт. Мое последнее решение по профориентации было спокойным, выверенным и безэмоциональным. Не потому, что я наконец-то повзрослел и поумнел. Я расценивал его, как очередное логичное и закономерное последствие удара, нанесенного мне судьбой два года назад. Оно уже не было лобовой наступательной атакой на важный рубеж будущего, а скорее – тактическим, вынужденным маневром. Все это время я шел к нему методом исключения других вариантов, заново переживая главную неудачу прожитой жизни.
