Серо-чёрное небо медленно вращалось над нашими головами, подталкиваемое лёгким ветром. Запах свежести — привычный, как я понял, для тех мест — не нёс в себе ничего необычного, а туман был точно таким же, как и вчера — в день, когда дождя не было.

— Нет, — ответил каждый поочерёдно.

— Верно — нет, — кивнул тот. — А вот он сейчас будет убеждать нас, что таковой намечается…

После тех слов улыбка водителя начала казаться мне надменной. О, да — то была как раз одна из тех гримас, с коей к тебе подходили в магазинах консультанты; с коей осторожно, но очень нагло подлезали промоутеры на улицах или же с коей работники HR выслушивали твой бред на собеседованиях, когда окончательно решали, что брать человека, вернувшегося из армии с психическим расстройством, «слишком рискованно для их небольшой компании».

— Ну что, ваша исследовательская команда готова ехать к месту исследования? — а ещё его пожелтевшие зубы — они тоже действовали на нервы; что-то в нём явно мне не нравилось, но до меня всё никак не доходило, что именно.

— Даниель, — мягко начал Джордж, — кажется, вчера мы договаривались о более быстром и мобильном транспорте.

— Несомненно! Но, как мне кажется, погода…

— Дождя нет, — по привычке сказал я солдатским тоном.

— Да, но он может…

— Не «может», Даниель. Дождя нет. Где транспорт?

— Знаешь, я бы мог сейчас достать его, но, думаю, что это будет слишком дол…

— Тогда доставайте.

— Я…

— Вы же можете, верно? Доставайте.

«Слишком долго», — а? Дольше, чем поездка на медленной старой развалине, не едущей вверх по поверхности, что выше пятнадцати градусов? Дольше, чем с бесконечными объездами-заездами, как это часто бывает, узких горных троп по одной-единственной дороге, что подходит по ширине? Нет — то тоже была явная ложь.

— Доставайте, — вновь повторил я, — мы подождём.

Все из команды были согласны — молча стояли, смотря на муженька местного мэра, и ожидали от него обещанного решения. Хороший момент — момент разоблачения лжи. Человека будто выкидывает из его придуманного мирка в мир реальный, мир настоящий. Может быть, я просто очередной идиот, но на моём опыте всегда было так, что после раскрытия люди начинали нести чистую правду, насколько бы сильно она их ни топила — ниже, как считал их мозг, им падать было уже некуда.

— Ну… Я…

— Давай-давай, честный парень. Я же вижу — ты не врёшь нам, — Рональд покосился на того в полуулыбке, похожей на оскал.

— Я бы с радостью, господа, — сцепил он ладони за спиной. — Но дело всё в том… Я бы… У нас нет квадроциклов — буквально несколько дней назад ребята уехали на них в Аипалувик и всё ещё не вернулись… Синячат, наверное.

— А Аипалувик — это?..

— Деревушка в двенадцати милях отсюда — наш перевалочный пункт к Тагитуку.

— Потрясающие, блядь, названия.

— То есть ещё есть шанс найти их там и пересесть на нормальный транспорт — я правильно понимаю?

— Я… О! А, кстати, да! — резко оживился тот. — Хорошая идея!

— Ага. Потрясающая, блин. Давайте уже поедем, а не будем лясы точить.

Причин возражать не было.

***

До нашего перевала было всего-то двадцать четыре мили. Даже если учесть скорость грузовика, особенности рельефа и предположить сложность дороги — это было, максимум, два часа езды, и это было чертовски хорошо — на том раритете чувствовался каждый ухаб, каждая кочка, на которую водитель откровенно специально наезжал, приносила отличные ощущения копчику и всему сопутствующему.

Деревянные лавки по обе стороны кузова грузовика действительно сильно напоминали мне о военных временах, когда автомат был моим лучшим другом и самым ценным сокровищем, а пыль и песок въедались в кожу и зубы, всё время преследуя зудом. Несмотря на моё… не самое удачное прошлое, я скучал по военной жизни. Ещё когда только вернулся, и мои редкие родственнички встретили меня с небольшим праздником, мой крёстный сразу сказал: «Я знаю, что ты чувствуешь: ты чувствуешь, что это всё — не твоё, что тебя не понимают эти люди и никогда не поймут, а твоё призвание — умереть с оружием. Это чувство с тобой навсегда», — и как же он, сукин сын, был прав. «Никто не может понять морпеха так, как он сам, либо как другие морпехи», — к снайперам это тоже относится.

Всякий раз, когда я пытался говорить с кем-то про свою солдатскую жизнь… я видел ужас в их глазах — жуть и страх, свойственные зелёным рядовым, свойственные гражданским… Печально, когда люди смотрят на тебя либо как на калеку, либо как на героя — будто бы ради войны нужно быть самым бесстрашным и патриотичным сорвиголовой. Нет — всё дело было в мышлении.

Отсутствие опасности как уверенность в собственном бессмертии — это очень хрупкая, но мощная иллюзия, ей окружают себя все кому не лень, чтобы потом любое отклонение от плана, любой выброс из зоны комфорта вызывал жуткий, по-настоящему животный страх. На войне не так. Свистящие над ухом пули не заставляют бежать — они заставляют реже высовывать голову. Каждый раз отправляясь в бой, чувствуешь… присутствие опасности и смирение с ней. Как длительная монотонная боль — отрицание сменяется гневом от раздражения, потом — попытками убедить себя в том, что всё не так плохо, суицидально-депрессивными мыслями и, в конце концов, смирением — принятием. Но это на войне…

Чёрт, мой крёстный был настолько прав, что даже спустя десятки попыток устроиться на «обычную» работу, я всё равно выбрал ту, где риск сравнительно выше, а количество людей сравнительно меньше — экстремальный туризм вправду чем-то похож на армейскую вылазку. Технически, по крайней мере — ты выходишь далеко от цивилизации, снабжённый только необходимым для достижения твоей цели, ты продвигаешься вперёд, несмотря на риск, а после достижения тебя ждёт такой же тяжёлый путь обратно. И люди — они вовсе не являются отморозками, живущими одним днём, нет — они тоже идут «в бой» за тем же… ощущением, что и ты, за чувством братства, единства в цели и победе — они идут ради себя, а не ради войны.

— В чём дело, Рональд? — вдруг раздался голос Джорджа, выкинувший меня из моих мыслей. — Ты сегодня какой-то… нервный?

Уэйн действительно казался неспокойным с утра. Его красные глаза и немного бледная кожа говорили о явно бессонной ночи, но лучше всего, разумеется, твердил об этом он сам — бранью и крайней нетерпимостью к окружающим.

— Да, парнишка, на тебе, блин, лица нет.

— Я в порядке, — пробубнил тот под себя. — Мамочки мне тут нашлись…

— В порядке? — ухмыльнулся «мистер Смит». — Да ты, геолог, на ходячую мумию тянешь — ещё пара часов, и хоронить можно будет.

— А ты вообще ебало завали! Всё это твой грёбаный медведь…

— Не понял.

— Чё тут, блядь, понимать?! На кой хрен ты сказал ночью, что слышал рык под окнами?! Не мог просто промолчать и дальше упасть дрыхнуть?!

— Рык под?.. А-а-а… А-ха-ха-ха-ха-ха! — Энтони разразился искренним, очень высоким смехом. — Вот это ты впечатлительный!

— Заткнись!

— Сам заткнись, мямля, — только тогда я уловил едва заметный немецкий акцент. — Я-то действительно слышал рык, но подумать, что это медведи — чистый бред. Наверняка это был тот же грузовик, что прямо сейчас рычит и тарахтит двигателем у тебя под ногами.

Интересное, но глупое предположение — грузовик приехал со стороны гор, то есть — с очередной маленькой деревушки, так что вряд ли бы он проезжал ночью рядом с домом. «Рык»… Готов поклясться, что, несмотря на приоткрытое окно, в ту ночь я спал, как младенец.

— Ага — хрена с два! И нахрен, блин, было вчера выслушивать эти россказни?.. — он опустил голову и потёр лицо руками. — Всю треклятую ночь просыпался из-за рычания и силуэты за окном видел.

— Ну ты, блин, даёшь, парень.

— Ага! А сам что?! Ты же… Блядь! — мы все знатно подпрыгнули на ухабе. — Ты же, блядь, на соседнем диване спал!

— И? Всё верно — спал. Спал, как убитый медведем-призраком.

— Пошли вы! Оба!

— Да ладно тебе — смешно же. Ты же не серьёзно, да? То есть ты реально не спал, блин, просто из-за мишки?!