— Фогг!

Я не знал, было ли то эхо у развилки, или чудовище действительно нагоняло меня, но не прошло и минуты, как бежать было уже просто невозможно — приходилось ползти. Именно тогда — опустив руки на тот камень, я ощутил, что вся пещера, все стены, несмотря на свои гладкие формы, были буквально усыпаны разного рода царапинами. Совсем незаметные, они покрывали собою всё так тщательно и мелко, будто бы кто-то целую вечность скрёб те камни ногтями. «Шкряб-шкряб», — и так — целую вечность.

Холод очень быстро окутал мои кисти и ладони, а страх — мой разум. Руки и колени, покрытые той влагой, совершенно онемели, однако я всё продолжал перебирать слабеющими конечностями, понимая, что смерть ждала бы в любом случае. В конце концов, даже зажигалку пришлось погасить и ползти дальше почти в полной темноте.

— Фогг!

«Всё-таки, оно нашло меня?!» — пронеслось в голове, как только я услышал сильное и знакомое эхо. Однако… принадлежал ли тот голос Амаруку?

Вскоре я буквально утопал в размытой и странной породе, впервые встреченной мною тогда. По всем законам физики данной пещеры просто не могло существовать, если бы в её основе был столь непрочный материал — мои ладони погрязали в той чёрной жиже до кисти, ноги — исчезали по самый носок, а чистый лёд, проходящий по моему телу, заставлял неметь даже зубы.

И голоса. Чем дальше полз по той темноте, поглотившей стены, тем отчётливее понимал, что кроме Амарука, я точно слышал кого-то ещё… Нет — много кого ещё. Бледный свет едва-едва был заметен из-за размытых стен, но в какой-то момент… Клянусь честью, в какой-то момент я увидел нечто, похожее на человека, там — прямиком подо мной.

— Фогг!

В один момент я вдохнул воздуха, и весь мир вокруг меня накрыла темнота, тишина, и невесомость. В последнюю секунду я ощутил то, как моя рука просто провалилась в породу, и я, не удержавшись, тоже последовал вниз, но затем… Затем была только пустота. Даже воздуха, как казалось, просто не было — тот вдох, что я сделал перед падением, остался внутри меня и просто отказывался выходить наружу.

Вокруг один за другим мелькали те самые тоннели, бесконечно ведущие куда-то вперёд. Я мог видеть их буквально насквозь, проваливаясь куда-то вниз. Бледный свет вокруг — то были лишь образы странных, незнакомых и почти бесплотных людей, скребущих пещеру с другой — этой стороны. Всё пытаясь выбраться наружу, они плакали, молили, просили, угрожали и кричали… бесшумно. Вокруг был лишь страх, исходивший от них; пропитанное веками и долгими-долгими мучениями отчаяние просто витало в той темноте — ждало, пока его вдохнут.

Где-то там — наверху, я увидел то самое чудовище. Ещё хуже, чем я его воображал, оно добежало до того места, где я упал, и просто остановилось. Будто чувствуя меня, оно начало скрестись куда-то вниз, но безуспешно. И крик его — крик злобы, крик агонии, беспомощности — его тоже никто не слышал.

Но куда же я падал? Трудно было сказать. Ощущения были точно такими же, как в тот момент, когда Амарук сбросил меня вниз — не было падение, был просто… спуск? Словно я погружался в тот почерневший туман, словно он был настолько сильным и плотным, что просто окутывал меня водой, опуская куда-то вниз — в темноту.

«Неужели, это и будет мой конец? — вдруг подумал я. — Неужели всё так и закончится?» — то была странная мысль. В некотором роде, очень пугающая, но промелькнувшая в моей голове с таким спокойствием… Это было единственным, что было однозначным в том месте, понятным — я не должен был оттуда выбраться. Всё остальное оставляло о себе слишком много нераскрытых тайн и вопросов.

***

Спустя какое-то время я потерял все чувства ориентации в пространстве — свет, звуки, запахи — исчезло всё. Даже уверенность в том, падал ли я вниз лицом или вверх… Да даже само осознание того, падал ли я — ничего не было.

Я думал, что так и останусь там — наедине с мыслями, наедине со страхом, что позже перерос бы в неистовую панику. Сколько вариантов Ада человек не придумал бы, но самый страшный в понимании нашего мозга — это его отсутствие, полное прекращение существования. Мы можем свыкнуться с болью, привыкнуть к пыткам, порицанию или ненависти, но если смерть — это и есть Ад? Что, если Ад в том, что человек просто перестаёт существовать, оставаясь в сознании? Пока я был там — в той бесцветной пустоте — я ощущал себя в настоящем Аду.

Помню, в далёком-далёком детстве, где-то в начале своего подросткового возраста — возраста вопросов и ответов — я дошёл до этого странного осознания: что самая страшная картина — это пустота. И дошёл довольно забавно — среди всех мыслей, столь часто и хаотично посещающих мою голову, я вдруг поймал одну: «А что, если попытаться представить себе ничего?» — и я не смог. Ведь как? У ничего не может быть фона — белого или чёрного — ведь оно бесконечно; не может быть света или его отсутствия. Я не мог просто стоять посреди улицы и смотреть вперёд, обманывая себя, будто что-то представлял, нет — я пытался создать пустоту. И я не смог.

Это была словно попытка вообразить собственную смерть: нельзя наблюдать мир, ведь ты мёртв; нельзя наблюдать темноту или свет, ведь ты мёртв; нельзя думать о том, что будут делать твои родственники, друзья или близкие; и даже космос — огромное и пугающее тёмное пространство — не нашёл бы для тебя места, ведь ты мёртв — ты не можешь воображать. Помню, как цвета переливались в моём воображении странной палитрой, всё пытаясь понять, а что же должно было быть в отсутствии существования. В детстве я проиграл самому себе в той игре. Но в тот момент — когда я был посреди самой настоящей неизвестности — мне отчётливо казалось, что я наконец выиграл. Слова Смита, в каком-то смысле, обрели пророческий мотив для меня: «Кажется, мы не покинем этот лес».

А потом я услышал его. Ощутил каждым волоском на своей голове, каждой клеткой тела, дёрнувшейся от холода — слабый, но зловонный порыв воздуха, как резко начавшийся, так и резко прекратившийся. За ним — спустя какое-то время — ещё один. И ещё один.

Словно по щелчку чьих-то пальцев, я понял, что уже вовсе не падал, а лежал на чём-то настолько плотном, твёрдом и одновременно лёгком, что даже самое-самое сухое и прочное дерево не пошло бы с тем в сравнение — я лежал на самом воздухе.

«Где я?» — назрел логичный вопрос, но меня волновал другой: «Какой я?» — живой ли я был? Мёртвый? Или где-то между?

И тогда я вспомнил о ней — о зажигалке, упавшей в бездну вместе со мной. Я принялся водить руками по темноте, отчётливо ощущая острые и очень текстурированные контуры породы подо мной, чтобы найти её. Меня ждал успех. Успех ли?

Пальцы привычно открыли металлический корпус. По огромному, судя по эхо, пространству пронёсся оглушительный щелчок откидывающейся верхушки. Я положил большой палец на колёсико и замер — меня сковывал странный страх, странная мысль: «А рад ли я буду оказаться там, где я есть?» — и почему-то останавливала та мысль, сдерживала и отговаривала сильнее страха перед пустотой, сильнее неизвестности — всегда проще не выбирать дорогу. Щелчок.

Ровно на миг я успел увидеть образы, навсегда отпечатавшиеся в моих глазах. Та пелена, тот туман, что снаружи казался простым природным явлением, полностью состоял из них — из потемневших серых душ. Те же самые, что скребли тоннели, они совсем не источали света. Их слабые и едва заметные контуры сливались друг с другом, образуя сплошное серое месиво. Они, должно быть, были очень слабы: глаза — все черты их лиц темнели, приобретая неестественно плотный и глубокий чёрный цвет. Но все они смотрели на меня своей пустотой.

Как только огонь высвободился, распространяя свет, всё вокруг окутало пламенем. Будто бы мягкие волоски одуванчика, соприкоснувшиеся с горящей спичкой, те души воспламенились от моей зажигалки, передавая огонь друг другу. Секунда за секундой… Даже нет! Мгновение за мгновением, и вокруг меня всё уже пылало слабым, едва-едва тёплым огнём. «Огонь всегда реален», — говорил как-то один неудачливый писатель и был прав: я чувствовал тепло, я чувствовал реальность того огня.