— От чужака другого и не стоило бы ждать, — голос той твари стал более хриплым и мерзким. — Столько презрения… Разорвать бы тебя… — он приблизился лицом ближе к Тони, и из его шеи тонкой струёй побежала кровь. — Но тебе повезло: то, что я сказал ему, — кивнул он на меня, — тоже было правдой. Я не хочу здесь оставаться дольше, чем нужно. Мы — не вы; всякий из наших, дав слово, держит его до конца.

— Вот и прекрасно. Но, знаешь, в этом вся проблема меня — чужака… — он одним резким движением вдавил нож в горло так сильно, как мог. — Я не верю тебе.

Взмах рукой — и кровь полыхнула алой звездой, отпечатавшись прямо на куртке спелеолога. Жёлтый бубон на шее, полный, как мне показалось, гнили и белка, тоже лопнул и смешался с кровью, растекаясь по телу чудовища. Не было ни хрипа, ни всхлипа, ни какого-либо показателя боли — оно просто смотрело на нас полными злобы, охотничьего азарта глазами… и умирало.

Энтони не произносил ни слова — просто стоял, замерев со сжатыми добела кулаками, и пытался перевести дыхание. Не получалось. Через несколько минут изменилось только одно — у него из дрожащих рук выпал нож.

— Когда эти твари разойдутся, — едва-едва слышно начал он. — Мы уедем. Подожжём этот дом к чёртовой матери, чтобы им было, на что отвлечься, и поедем. Плевал я на ночь. И на всё остальное… тоже плевал.

Так мы и поступили. Через несколько часов, так и не произнеся ни единого слова, мы подожгли склянку с каким-то алкоголем и бросили её в кучу сухого дерева, заботливо сложенного у стены. Хорошо загорелось… Умиротворяюще.

Выйдя на улицу, я уже почти не чувствовал туман — будто сросся с ним, будто он уже давно был частью меня. Холодно, даже, к своему ужасу, почти безразлично переступив останки Рональда, я сел в грузовик и провернул ключ в зажигании. Думал я тогда лишь о том, что тоже многое готов был отдать, чтобы тот паренёк хоть краем уха услышал свою собаку в тот вечер на той треклятой вершине горы. Но это было лишь мечтой — связи всё ещё не было.

— Держи, — спелеолог сел рядом со мной и протянул мне надпитую тёмную бутылку, от коей разило спиртом. — Должно помочь.

Я уже не думал — просто взял и выпил, потому что хотел, чтобы стало легче, потому что легче должно было стать.

— Всё это… скоро закончится, — взглянул он на медленно разгорающееся пламя в окне дома. — Должно, по крайней мере, так что нам…

— Нет. Не нам, — я вцепился в руль двумя руками и наблюдал из темноты ночи, проникшей в салон, за тем, как уроды, растерзавшие Уэйна, приближались к дому Амарука. — Не думай, что после того, что ты сделал; после того, что ты решил, доверие к тебе будет стоить хоть пенни. Нет… — оглянулся я на того. — То, что ты мне сказал о Рональде — о том, что он бросил меня, потому что стало слишком жарко — касается и тебя. Мы вместе, потому что это выгодно нам обоим, но не более — не пытайся втереться ко мне в доверие.

Его удивление, последовавшее за моей речью, быстро сменилось безразличием. Это было ожидаемо. «Притворщик. Лицемер. Эгоист… Как и я».

— Я и не пытался.

Дом ярко полыхал, разрезая огоньками пламени ночной туман. Некоторые силуэты заходили в него, словно по старой привычке и, не выходя, кричали от боли. Вот она и была — жизнь мёртвых, жизнь воспоминаниями.

— Тогда рад, что мы друг друга поняли.

Как только на дороге из хутора больше не было препятствия, я завёл грузовик и рванул прямиком по дороге. «Всё это скоро закончится, — успокаивал я себя. — Всё это скоро закончится».

========== Глава 10. Блуждающий свет ==========

В ушах стоял гул от частого топота пыльных военных ботинок и свиста пуль. Где-то рядом громыхали автоматы, ритмичными очередями разрезая воздух. По каске, покрытой известью от взорвавшейся стены, постукивали кусочки земли и камней, изредка отлетающие от рикошета выстрелов.

— Анри, держи и усади его у угла! — прокричал один из знакомых голосов. — Давайте сюда! Стягиваемся, стягиваемся!

На руках почти всех была одна и та же кровь. Много крови. Одно-два огневых попадания по бронежилету III класса защиты не сделали бы большой беды. Сломанные рёбра — максимум. Но пуля была куда большего калибра, чем мог бы выдержать бронежилет, да и целил снайпер далеко не в тело.

— Есть, сэр! — прокричал второй — более напуганный.

— Грёбаная ворона*! — руки попытались струсить с себя кровь — бесполезно. — Филлипс! Нужно быстрее отступать отсюда!

Вновь прогремел выстрел, просвистела пуля, металлический кевлар приятно отстучал одиночный звук попадания. К счастью для его обладателя, то попадание прошло лишь по касательной.

— Сам знаю! Двигаем вдоль восточной стены и быстрее! Дью, ты прикрываешь сзади! И проверяйте чёртовы окна!

Хриплый и пропитый голос принадлежал Гранту Филлипсу Локвуду — уорент-офицеру и командующему небольшого отряда ВМС США. На счету того голоса было много трупов: сначала — шурави*, потом — хаджи*, а под конец — и чёртовы ти-мены*. Он никогда не любил смерть — по крайней мере, сам он так говорил — но отлично знал, как организовывать с ней встречи.

— Блядь! — несколько пуль под аккомпанемент громких криков на восточном языке прошили угол на стене прямо рядом с третьей парой ботинок — идущей впереди. — Они уже здесь! На два!

— В здание! В здание!

Хлопнула дверь со сломанным замком, ведущая в многоквартирный дом, откуда-то изнутри раздались испуганные крики гражданских.

— Забегут ведь сюда, Филлипс! Только идиот не догадается!

— Заткнись — я думаю!

Тот день не был хорошим. Не то, чтобы хоть один денёк в Афгане или Песочнице* подходил бы для определения «стандартный хороший день», но тот… О, он был по-особенному паршивым. До начала операции «Пронзающий наконечник» оставалось совсем немного, но ти-мены со своей партизанской войной всё не признавали своё окончательное поражение в Багдаде… Варвары.

— Чё думать?! Бежать надо!

— Омар не сможет бежать, сэр!

— Центр, центр! Нас прижали! Восточная сторона многоквартирного дома в третьем квадрате!

— Тогда!.. Тогда, может?.. Может, нахрен его?!

На какой-то миг повисла тишина, изредка прерываемая отдалёнными выстрелами и нагнетаемая шумом эфира. Крепкие руки Филлипса бросили рацию, инстинктивно разжавшись и сжавшись уже в кулаки.

— Да ладно тебе, старик! Мы тут как грёбаные выдры, бегущие от охотничьих собак! Ему и так пиздец через несколько минут!

После непродолжительного молчания раздался громкий гул от удара по челюсти. И ещё один. Затем — крик:

— За одну такую мысль… За одну мысль следует отдать под трибунал, парень! А ты её ещё и озвучил! — крепкая рука сжала подбитую челюсть и направила трусливый взор, куда было нужно. — Никого не оставлять позади! Никого!

— Я… Я в порядке… — прошипело увядающее тело.

— Но что делать прикажешь, а?! — зажатый собственными щеками голос звучал странно. — Этих цивов* здесь как тараканов, а ти-ублюдки вот-вот ворвутся в двери!

— Что делать… Отгоняй их от двери и ставь подарочек! Не пялься на меня так, Дью, а действуй, мать твою! — пара ботинок живо зашагала в проход. — Анри, занимай оборонительную — будем отстреливаться!..

Ещё одна пуля, выпущенная откуда-то изнутри, пролетела свою короткую жизнь. Один из четырёх солдат упал замертво в тот миг.

***

«Да, то был явно нехороший день», — вспоминал я, медленно управляя грузовиком и пытаясь удержаться на туманной ночной дороге уже милю-другую. Бледно-жёлтые фары придавали пелене странный, грязно-дымный оттенок, но всё же освещали наши старые следы. Хорошо, что ещё не было дождя — хоть в этом нам ещё везло.

«Кроме того, что Омар всё-таки умер, не успели мы даже начать перестрелку, — продолжал доставать меня поток воспоминаний, — так ещё и один из чёртовых цивов оказался ярым прихвостнем Талибана. Дью… Думаю, до конца своей тихой жизни, резко прервавшейся из-за какого-то наркоши, он так и думал, что был тогда прав — если бы мы бросили Омара, он бы не хромал на одну ногу, поймавшую ту пулю; не ощущал бы на себе презренные взгляды современного общества; не чувствовал бы себя… обузой? Да и Анри, что уж говорить, было бы проще. Один не стал бы физическим калекой, другой — психическим».