— Знал бы, что приедут двухметровые гости — вытащил бы гроб.

— Метр девяносто четыре, — констатировал Хан, ёрзая по ткани, — не так уж и много. Сравнительно.

— Шутишь, что ли? Я выше тебя, наверное, никого за жизнь не видел. Погоди… Вы помылись и надели грязную одежду? — оба отдыхающих молчали в ответ, но, впрочем, по глазам и так всё было понятно. — Ну и зачем тогда вообще мылись, а? А ты-то — взрослый мужик же, понимать должен.

— Стирку в услуги ты не включал.

— Знаешь!.. — зло ткнул в его сторону мистер Ван. — Не всё в этом мире имеет свою цену, — «Всё, — тут же пронеслось в голове у того, — Всё и все», — могли бы просто попросить. У тебя рубаха вообще на ошмётки после встречи с медведем похожа.

— Чем богаты.

— Опять. Значит, смотри: я сейчас достану из гардероба старую чёрную рубашку Бена. Он высокий, почти как ты — тебе должна пойти. Я отдам её парнишке, а тот отдаст её тебе. Отдаст? — парень положительно кивнул, пялясь на всё с дивана. — Так что ни твоя гордость, ни твои предубеждения задеты не будут. Идёт?

— Слишком много в тебе меценатства и альтруизма.

— Через несколько лет эту вещь придётся выкинуть — почему бы не найти ей лучшее применение?

— Как скажешь.

— Знаешь, ты какой-то странный, друг мой — у тебя «тяжёлые времена», но ты, парадоксально, не хочешь принимать никакую помощь. Почему?

— За всё в мире придётся платить, что бы ты там ни говорил. Рано или поздно. И если у каждого в этом мирке есть ружья на стене, то помощь — это тот небольшой обрез, которым потом тычут в спину, напоминая о вначале безвозмездной помощи, как о неописуемой услуге — не люблю быть на прицеле, не люблю быть должен.

— С такой логикой проще жить без людей… Или не жить вовсе, — Хантер многозначительно посмотрел на своего собеседника. — Впрочем, это не моё дело. Благодарю за ответ. Ну… Я — за рубахой и спать, а то совсем меня что-то в сон клонит. Если что — туалет на улице.

Завершив свою речь, Ван Реммер медленно, как и подобает людям его возраста, поплёлся в свою спальню. Уильям вслушивался в его шаги так тщательно, как вообще мог — проверял, не скрипели ли половицы. Нет, не скрипели. «Отлично».

— Слушай, Пацан, — обратился к своему спутнику Хан, закинув руки за голову, а ноги — на быльце дивана, — как только завтра я вернусь с охоты — мы уходим отсюда. Без «но». Во-первых, время не терпит — узнаю, куда пошли Саша и Ви, и тут же отправимся. А во-вторых… не нравится мне здесь. Совсем не нравится.

— Почему? Это место — оно такое… такое…

— Я знаю чуть больше, чем ты. Возможно, если будет необходимо, я расскажу об этом, но после того, как окажемся за воротами. Идёт? — Мальчик медлил. — Идёт?

— Идёт.

— Хорошо.

Уильям «Из Джонсборо» Хантер всеми силами старался делать вид, что он, разморенный тёплой водой, сразу же провалился в мир сновидений, но на деле, он лишь отвернулся к спинке дивана и погрузился в собственные мысли, думал о том, как такое общество вообще могло существовать — построенное на костях. «Получается, что каждый пришёл туда лишь потому, что ему было больше некуда идти? Просто потому что больше не осталось ни места, ни человека, которые бы принимали его? И каждый ли здесь должен убивать? Что насчёт детей? Им тоже рано или поздно придётся убить? Наверное — Девочке ведь пришлось. И она почти справилась. Саймон… Эти ублюдки ведь совершенно убеждены, что делают всё правильно. Что сделают, если найдут убийцу, потому что то, что делал Саймон, делали многие люди до него — находили какого-нибудь случайного бродягу и просто стреляли, как дикого пса. Не объясняя причин, не давая ни шанса. Доказательство веры на крови… Наверное — худшее, что придумал человек».

«Допустим, я убил кого-то. Я точно знаю, что из-за меня прервалась чья-то жизнь, чтобы я мог стать частью общества. А что, если мне там не захочется быть? Спустя годы или десятилетия? Что думают люди в тот момент, когда осознают, что одна из немногочисленных людских жизней прервалась по их вине напрасно? Что мужчина, женщина, старик или ребёнок, чью голову они кинули к воротам, мог бы прожить ещё столько же, сколько прожили они, и ничего бы от этого не изменилось? «Не все люди — мерзавцы». Не все же? Не здесь. Здесь каждый убил. Каждый построил своё благополучие на смерти другого. Город на человеческих костях, гордо именуемый Иреном — в честь пятерых первых, кто лишил кого-то жизни. Ха… Теперь, если подумать, вот, откуда эта идея — парнишка, который вернул ружье, убил вора. Убил человека, с которым жил под одной крышей и заслужил беспрекословное доверие остальных. Забавно — как нелепые случайности, подстрекаемые обстоятельствами, трансформируются в целые обычаи. В традиции, не соблюдать которые отважится только самый безрассудный. А ведь всё это из-за какого-то ружья. И это получается, что Пацану теперь…»

Дверь из главного коридора открылась. В комнату вошёл Бен Реммер — младший из сыновей. Он остановился прямо у Хантера и долго просто стоял в полной тишине, всматриваясь так, словно пытался что-то найти. Спустя несколько минут он отошёл к Мальчику, но, проведя у того всего пару секунд, вышел на улицу. Через окошечко было видно, что парень стоит и курит самопальную сигарету, сильно нервничая — рука со спичкой дрожала, что тот лист на дереве. Через несколько минут он тут же вернулся и скрылся в общем коридоре. В другом конце дома что-то скрипнуло. Что-то железное. Наёмник перевернулся на другой бок и взглянул на Парня — спал, как убитый, сопя самому себе в капюшон. Встав с дивана Уилл взглянул в замочную скважину, чтобы убедиться, что то была просто проверка на то, спят ли «дорогие гости» и, похоже, они её прошли.

Выждав минуту, он медленно опустил ручку двери и осторожно вошёл в следующий коридор. «Половицы не скрипели и в этот раз, — думал он себе. — Не должны заскрипеть и подо мной», — так оно и случилось. Более того — ковер, лежащий вдоль комнаты, отлично смягчал шумы шагов, пускай Хан из предусмотрительности и шёл разутый. Открыв следующую дверь, он оказался в общем коридоре — том, что соединял спальни с главным. Посреди него теперь стояла большая выдвижная лестница на чердак, а сверху тихо, но очень отчётливо раздавались голоса. Оставив дверь приоткрытой, чтобы, в случае чего, быстро ретироваться, старый охотник вслушался в диалог:

— …зачем ты вообще пошёл к ним?

— Я тебе говорю, отец, это — тот самый. Тот же плащ, револьвер того же калибра. Чёрт, да он даже спит с пушкой!

— Нельзя обвинять человека в убийстве только из-за плаща и револьвера! — старик говорил с явно озлобленным тоном. — Я бы посмотрел на тебя, если бы ты пришёл в дом, жильцы которого грозятся «выпотрошить» какого-нибудь наёмника, словно утку!.. Это паранойя, сын. Более того — ты снова сам в ней виноват.

— Не надо, па…

— Что «не надо», Адам? Что «не надо»? Если бы вы тогда не додумались взять в плен вояку прямо из Ада — единственного выжившего, и пытать его, рубя на части, как скотину, а куски отправляя его же товарищам — всё было бы нормально. Вы бы пришли сюда на две недели раньше, уже узнав и убив того, кто виноват в смерти вашего Саймона.

— Отец, я…

— Закрой рот, Бен, когда я говорю!.. Вы прекрасно знаете, что вы — всё, что у меня есть. Что я люблю вас обоих больше, чем свою жизнь. Но вы совершаете очень глупые ошибки. Совершаете сами, а потом за советами лезете ко мне. Вы наломали дров, вместо того, чтобы решить проблему, а теперь хотите оторваться на совершенно постороннем человеке — это и есть та самая «справедливость», Бен? А ты, Адам? Только сказал, что старший, что присмотришь — и вот, что получилось.

— Я не предлагал убивать его, па. Я лишь хочу спросить его прямо. Хочу услышать детали последних двух недель в его жизни. Если в них не будет противоречий — пусть идёт себе, я не хочу просто крови — мне и так хватило. Но если выяснится, что это тот, кто нам нужен…

— Если выяснится, что это тот, кто нам нужен, отец, я не буду сдерживаться.

— Слушайте сюда: завтра я иду с ним на охоту — это решено, и это точно. До того, как мы придём, никто из вас даже разговаривать с ним не будет. Вернётесь вечером — проведёте свои морально-этические допросы. Но только вечером. Вы меня поняли? — в ответ раздалась тишина.