– Исполняю роль подружки, – сказала я.
– Которой плачутся на мужское вероломство?
– С которой ходят по магазинам.
Сегодня я думаю, что и для меня это были чудесные месяцы: возможность оценить то, что всю жизнь я принимала как само собой разумеющееся. Но правда и то, что, пока это происходило, я лишь терпела, а когда начинала думать, испытывала лишь ненависть. Поначалу мне казалось, что это из-за того, что я столько упускаю, что жизнь проходит мимо на расстоянии часа, в городе, где через неделю ты уже всего-навсего вчерашняя подружка.
В чем-то было труднее и в то же время проще. Когда мама руководила мной в выборе нужного сорта воска, чтобы натереть пузатый комод вишневого дерева, или посылала купить сыру или ягод, мне казалось, что я погребена под спудом жизни, которая казалась столь мелочной, что ее не стоило даже презирать; пережитки старины, будто читаешь статью в «Нэшнл джиогрэфик» о традициях племени, затерянного на краю света.
Еще это был мир без мужчин. Братья были далеко, а отец чаще отсутствовал, предоставляя маме самой бороться с собственным угасанием, точно так же, как раньше она занималась домом, детьми – в жизни, которую посвятила ему.
– Я знаю, о чем ты, – сказала я Жюль. – Да, когда-нибудь я смогу уйти от такой жизни, но что, если снова к ней же и приду? Что, если я выйду за Джо и выяснится, что он хочет видеть во мне матрону, которая вяжет кофточки его детям?
– Первой женой Джо станет женщина, которая будет устраивать благотворительные обеды и нанимать правильную прислугу, а второй – статусная красотка, какой-нибудь дизайнер ювелирных украшений – или что-то в этом роде, – которая будет носить кожаные брюки.
– Ты сводишь три жизни к набору штампов, – сказала я. – И одна из этих жизней моя.
– Эти штампы соответствуют действительности, Эллен. И я ставлю на то, что тебя тут вообще нет. Знаю, ты не любишь, чтобы я клеветала на Джо, однако часто ли он тебе звонит? Много ли пишет? Когда намерен приехать? Ты нужна матери, а он нужен тебе, но его и след простыл.
Жюль была права: с тех пор как я вернулась домой, Джо позвонил лишь дважды, – но я не особо беспокоилась. Та Эллен, которую знал Джо, была совсем другой: сияющей ореолом успеха, – но та, что сидела в больничном коридоре с Кейт Гулден, была неудачницей. После стольких блистательных побед ее нынешние старания были обречены на провал.
Однажды днем в начале октября мы отправились в большой торговый центр на окраине города и в одном из магазинов встретили женщину, которая некогда была членом кружка, украшавшего к праздникам городские елки. Эти дамочки называли себя «Минни», в честь бездетной миссис Лангхорн.
– О-о, Эллен, эта Шейла Феннер. Помнишь ее? Она была Минни, когда ты заканчивала школу.
– Знаешь, а мне так не хватает нашего кружка! – воскликнула миссис Феннер. – Впрочем, все равно ни на что нет времени: то внуки, то обед для Билла, хоть и готовлю в микроволновке. Но с тобой-то что, Кейт? Ты похожа на привидение. Когда ты успела так похудеть? Кожа да кости.
– А, это, – пожала плечами мама. – Да вот все бегаю, стараюсь не отставать от Эллен.
– Диета и спорт? – лукаво поинтересовалась миссис Феннер.
Мама быстро на меня взглянула, поскольку знала, что бы я сказала, если бы мне предоставили такую возможность: «Нет, миссис Феннер, это химиотерапия. Восхитительный коктейль на завтрак, еще один на обед, внутривенное в грудь к чаю. Оглянуться не успеешь, как в тебе всего девяносто фунтов».
– Нет-нет, – замахала руками мама. – Терпеть не могу низкокалорийные блюда – такая гадость.
– Что ж, рада была повидаться, – сказала миссис Феннер. – Ах да, Эллен. Джилл видела твое имя в журнале. Должно быть, это ужасно интересно. Муж Джилл в Корнелле, на медицинском факультете. Хоть бы уж скорее закончил, чтобы они могли уехать из города. Ужасно беспокоюсь. А ты где живешь?
– Гринвич-Виллидж, – ответила мама.
– Чудесно. А как там наши Минни? – чуть снисходительно, как мы говорим о пройденном этапе нашей жизни, который больше не имеет значения, поинтересовалась миссис Феннер.
– Я собираю их на обед на следующей неделе, – сказала мама.
Никогда не забуду я тот обед, даже годы спустя. Во время дежурств в больнице, когда всклокоченные волосы на голове вставали дыбом, а лицо обвисало после проведенной в палате ночи криков, страдания и мольбы дать болеутоляющее, я буду мерить степень своей усталости по такой сравнительной шкале: вся в поту и выпита до дна, как в конце того дня, когда готовила для этих женщин. В тот день я узнала, сколько труда нужно положить на то, чтобы приготовить обед на десятерых, или, по крайней мере, приготовить так, как это делала мама.
Накануне она отправила меня за продуктами, а когда я вернулась, разложила на кухонном столе то, что было нужно: цыплят, цуккини, сливки, морковь и бог знает что еще. Из подвала, где загружала сушку, я слышала, как она гремит посудой, извлекая кастрюли и сковородки из нижних шкафов – литавры моего детства. Я проводила зимние вечера за письменным столом, слушала весь этот трамтарарам и знала, что маховик моего мира крутится все также ровно да гладко.
– Я все могу сделать сама, – сказала я, поднявшись в кухню и застав маму стоявшей на четвереньках, наполовину в шкафу, где она искала крышку, которая оказалась у задней стенки.
Потом, выбравшись наружу, она с торжествующим видом продемонстрировала ее мне и заявила, хватаясь за край столешницы, чтобы встать на ноги, и немного задыхаясь:
– Мне давным-давно следовало переоборудовать кухню.
– Давай я все сделаю, – опять предложила я.
– Ты сможешь сделать курицу по-французски и суп из цуккини? – спросила мама, водрузив кастрюли на плиту, и стала наполнять их водой из чайника. – Я могла бы переоборудовать ее сто лет назад, ну или хотя бы сменить глубокую раковину, чтобы можно было поставить туда кастрюлю.
Потом она обернулась, уперев руки на бока, и пристально воззрилась на меня.
Это был тяжелый взгляд, оценивающий: какое-то мгновение она осмотрела меня с головы до пят, – потом вытерла руки кухонным полотенцем и села на стул возле дубового стола. На ней был большой синий фартук, какие носят мясники, и, развязав тесемки, она стянула его через голову и подала мне.
– Передаю эстафету. Положи цыпленка в кастрюлю вместе с морковкой, туда же несколько зернышек перца, стебель сельдерея и пучок петрушки, залей водой и поставь чайник: нельзя готовить без чая.
Чтобы приготовить этот обед, мне понадобился целый день. Мама давала указания сидя. Засунув цуккини в блендер и включив, я взвизгнула и отскочила назад; этот звук – «чик-чик-чик» – наводил на мысль, что прибор того и гляди отхватит мои пальцы. Потом по ошибке я вылила чашку горячего чая в курицу, но мама только рассмеялась:
– Хорошо хоть без сахара! Ничего страшного. Подумают, что это новый экзотический рецепт, если вообще заметят.
Помню, в какой-то момент я бросилась на стул напротив мамы, обливаясь потом от жара, и раздраженно спросила:
– Если позволишь, спрошу: нет ли способа попроще? Разве не проще купить куриный суп в консервных банках? Или уже нарезанный цуккини?
– Не думаю, что в магазинах можно найти нарезанный цуккини, хотя куриный суп в банке действительно можно купить, – спокойно сказала мама. – Однако мне всегда нравилось готовить самой: так гораздо вкуснее, к тому же чувствуешь себя кому-то нужной.
– Господи, мама! – воскликнула я. – Да ты и так самый нужный человек на свете.
– Даже если это так, то лишь из-за всего, что я делала.
– Но как ты справлялась, когда мы были маленькими? Откуда брала время? Разве мы не путались у тебя под ногами?
– Не особенно. – Она отпила глоток чаю. – Вы с Джеффом обычно болтались где-то во дворе, а Брайан сидел здесь, на полу, и готовил вместе со мной. Я давала ему муку и воду, и он часами месил тесто и что-нибудь распевал.
– Я помню.
– Единственная беда заключалась в том, что ты так и норовила куда-нибудь удрать. Особенно пока мы жили в Принстоне. Я готовила жаркое или еще что-нибудь, и вдруг подъезжала патрульная машина. Через некоторое время я перезнакомилась со всеми местными полицейскими. Помнишь?
