Мне об этом известно лучше многих. Одна из моих специальностей как раз системы жизнеобеспечения.

Я всегда считала наши леса… убежищем своего рода. В них мы с Каем всегда проясняли наши разногласия. Да и для секса там приятная атмосфера. Тепло, мрак, мягкое свечение от бактерий в сосудах. Воздух пахнет жизнью, а не камнем и металлом.

17Т был темнее и хаотичнее остальных. Косая Поляна, так мы его называли. (Ну, почти все; Кай из-за чувствительности внутреннего уха предпочитал прозвище «Тошнотная долина», но даже его тут особо не штормило, если только он не забирался ближе к внешнему периметру, где гравитацию размазывало прямо под ногами.) Люк закрылся за спиной, на секунду нас поглотил мрак; вскоре он сменился тусклыми сумерками, когда глаза привыкли к аналюцифериновым созвездиям, мерцавшим со всех сторон. Мы стояли на узком мостике, вдыхая полной грудью в полуметре над твердой породой, выстланной тонким слоем почвы.

Мы последовали по мостику. МИН начал мерцать.

Помост раздвоился. Я кивнула направо и сказала:

– Сюда.

Через пару метров на проверку закрыла глаза, но лишь на мгновение засомневалась, где же сейчас находится низ.

Сверкающие черные сетки сияли желатиновыми глазами, торчащими на каждом перекрестье. Толстые волокнистые стволы дугой изгибались по своду, подобно огромным обугленным ребрам. Они чуть клонились вперед, словно их пригибал ветер.

МИН снова замерцал, померк, опять ожил. Мы с трудом направились туда, куда дул воображаемый ветер. И чем дальше мы заходили, тем сильнее сгибались деревья; нижняя часть стволов становилась толще, широко раздаваясь по земле; растения укреплялись, сражаясь с силами, которые тянули одновременно во множестве направлений. Поляна прошла над каналом Хиггса, идущим между ядром с нашей сингулярностью и пастью, где появлялась червоточина. Между ними все векторы сходили с ума. Низ, например, вроде находился в стороне ядра, но и чуть впереди тоже; его вектор зависел от того, насколько быстро «Эри» падала сквозь космос в конкретный момент. Перекрученные деревья, да страдающие внутренние уши Кая – вот наша плата за инерционный двигатель.

Наконец МИН отключился и не ожил: пал жертвой уничтожающего любой сигнал камня и биоэлектрической статики, а еще проводки двигателя, в которой таилось столько энергии, что она явно сама чего-то излучала. Мертвый эфир был залогом нашей приватности. Пока мы слепы, мы одиноки.

– И какого черта ты натворила, Ли?

Поначалу она не ответила. Вообще не сказала ни слова.

Но потом:

– Ты же книги читаешь, да?

– Естественно. Иногда.

– Ты подключаешься. Путешествуешь. Смотришь проды.

– Ты к чему ведешь-то?

– Ты видела то, как жили люди. Дети играли с котиками, подростки взламывали учителей или летали на водных парашютах, празднуя дни рождения.

– И?

– Так вот, Сандей, ты не просто смотришь на это. Ты этим кормишься. На них ты строишь свою жизнь. Наши речевые особенности, словесные обороты – да, блядь, даже наши ругательства – все взято из культуры, которая исчезла несколько петасекунд назад. – Она перевела дух. – Мы слишком долго тут болтаемся…

Я закатила глаза:

– Слушай, ну завязывай ты уже с этой древней фишкой про бессмертие. Да, мы в полете уже шестьдесят миллионов лет…

– Шестьдесят пять.

– …но это не отменяет один простой факт: ты лично провела в сознании лет десять. Ну двадцать максимум.

– Я к тому, что мы живем жизнью мертвецов. У нас своей нет. Мы сами никогда не ходили в походы, не ныряли с аквалангом или…

– Конечно, и ходили, и ныряли. Мы все можем сделать. В любое время. Ты же сама недавно об этом говорила.

– Нас обманули. Мы просыпаемся, строим их ебаные врата, а потом перерабатываем их жизни, так как нам собственной не дали.

Мне бы пожалеть ее. А я к своему удивлению разозлилась.

– Слушай, ты хоть помнишь, в каком состоянии была Земля, когда мы отправились в путь? Я бы не променяла нашу жизнь на столетия в этой грязной помойной яме, даже если бы сам Господь Бог вышел из врат и предложил мне билет обратно. Мне моя жизнь нравится.

– Она тебе нравится, потому что тебя такой сделали. Потому что ни один нормальный человек никогда бы не подписался на путешествие в одну сторону до самого конца времен, еще и в мертвой скале, и потому они сделали специальную модель, такую маленькую, перекореженную – как растения, которые они выращивали. В Японии или где-то там еще. Они создали нечто настолько чахлое, что оно просто не может представить себе жизнь за пределами клетки.

«Бонсай» – я вспомнила нужное слово, но решила не подыгрывать Лиан.

– Тебе тут тоже нравилось, – вместо этого заметила я. «Пока ты не сломалась».

– Да, – она кивнула, и даже во мраке я почувствовала ее грустную улыбку. – Но я стала лучше.

– Лиан, что ты делала в служебном туннеле?

Она вздохнула:

– Приращивала шунт к одной из сенсорных магистралей Шимпа.

– Это я видела. Но зачем?

– Да ничего такого ужасного. Я просто хотела… вкинуть немного шума в канал.

– Шума.

– Статики. Чтобы снизить четкость сигнала.

Я раскинула руки: «И?»

– Я хотела, чтобы у нас появилось чуть больше контроля, понятно? Ради всех нас!

– Каким образом ты, поставив под угрозу Шимпа…

«Ооооооооо»

– Ты хотела повысить порог неопределенности, – пробормотала я.

– Именно.

«Эриофору» отправили в плавание с мясом на борту только из-за того, что иногда Шимп не мог провести сборку сам, иногда только интуиция органического человека могла провести его через неизвестные переменные и режимы ожидания. И чем ненадежнее были данные, тем больше Шимп сомневался, что вытянет все в одиночку. Лиан пыталась подкрутить алгоритмы в сторону человеческого участия.

В принципе, хак довольно умный. На практике же…

– Ли. Даже если бы ты нашла какой-то способ все скрыть, а Шимп не вытащил твои палки из колес, пока мы все в заморозке, ты вообще представляешь, сколько кабелей надо взломать, прежде чем твои манипуляции начнут хотя бы как-то влиять на дублирующие системы?

– Что-то около двух тысяч или двух тысяч семисот. – Затем Лиан добавила: – Не надо резать поток данных, надо лишь… слегка его затуманить. Расширить доверительные пределы.

– Круто. И сколько нервов ты уже взломала?

– Пять.

Может, она поймет, насколько ее идея безумна, теперь, когда произнесла это вслух. Но нет, ничего в голосе Лиан не выдавало сомнения.

– Да зачем тебе это вообще надо? Шимп вроде бы еще ни на одной сборке не проебался, даже если мы за ним не присматривали.

– Да причем тут сборки, Сандей! Дело в нас, в возможности снова стать человеком. Получить хотя бы немного автономности.

– И что ты будешь делать со своей автономностью, когда ее получишь? Перестанешь строить врата?

– По крайней мере тогда мы не будем беспокоиться о том, что по нам палят гремлины.

– Что, подыщем себе милую планетку, похожую на Землю? Напечатаем парочку шаттлов, осядем, проведем остаток жизни в хижинах с соломенной крышей? Или вернемся к последней сборке и подождем там, пока какой-нибудь волшебный серебряный корабль не выплывет из врат и нам не вручат билеты первого класса прямо в пенсионный рай, причем сделанный по нашему выбору?

Кстати, последнее было в схеме полета, давно правда, еще до того, как открылись первые врата и выплюнули наружу какую-то автоматику и древний двоичный код. Еще до того, как следующие оказались просто пустыми. До того, как появились первые гремлины. Наверное, тридцать миллионов лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала разговоры об отставке. О ней упоминали только как о скверном анекдоте.

Тема и сейчас не имела успеха.

– Во-первых, нам надо завоевать свободу, – сказала Лиан. – Потом у нас будет куча времени, чтобы понять, как поступить дальше.

– Ладно, ты заставишь Шимпа пробуждать нас почаще, и он просто со всем согласится и все тебе даст. Так, что ли? Ли, ты вообще о чем думаешь?