— Моё время вышло, Джек. — Голос её прозвучал спокойно и мягко, так что даже хвалёная чуйка удалого пирата сработала не сразу.
— В каком это смысле? — скороговоркой отозвался Воробей, чуть хмурясь.
Жемчужина запрокинула голову.
— Этой ночью на небе взойдёт моя последняя луна.
Джек осторожно проследил за её взглядом, присмотрелся к пышному кучерявому облаку и нахмурился ещё больше.
— Погоди-ка, — протянул кэп, двумя пальцами чесанув подбородок, — ты ведь о проклятии Джонса, верно? Тринадцатая луна… значит, оно вот-вот падёт? — просиял он. — Чудесные новости, разве нет? — радостно вскинул руки Воробей, а в душе у него всё застыло: как застывает море перед яростным штормом, как застывает команда перед кровавым боем.
Жемчужина посмотрела на него — прямо и смело — и плавным движением заправила за ухо непослушную прядь волос. Её плечи слегка приподнялись.
— Хотела бы я, чтобы это было так… — покачала она головой.
У Джека на языке горчило недовольство, шестое чувство подсказывало что-то, просилось к рупору внутреннего голоса, а он его нарочно затыкал всё сильнее.
— Но?.. — нотки в его тоне стали ниже.
Жемчужина кротко улыбнулась: она заметила, как ветер забавляется со спутанными волосами Воробья, отчего тот становится похож на дикобраза с солнечными иголками. Затем она вздохнула и подтянула левый рукав. Джек подавился воздухом на вдохе и даже отступил на полшага. Жемчужина меж тем закатала другой рукав, затем распустила шнуровку рубашки и оголила плечо и часть шеи. Джек молчал. Глаза его потемнели, брови сошлись у переносицы, а пальцы впились грязными ногтями в потёртый ремень. Про себя Воробей часто сравнивал Жемчужину с фарфоровой куклой: её кожа была так же бледна, сдержанная красота манила и настораживала, и долгое время прекрасное лицо не выражало никаких эмоций. И теперь ему стало жутко — фарфоровая кукла разбилась. Её тело покрывали чёрные трещины, опутывали сетью безыскусных узоров. Кожа всё ещё оставалась бледной, и только поэтому она оставалась собой — а не обгоревшей корабельной скульптурой, что снисходительно отторгло море.
— Это всего лишь часть. Ты видел меня настоящей однажды, в Тайнике, когда я… Это к лучшему, что ты не помнишь. — Она несмело глянула на капитана и перевела взгляд на море, с которым всегда могла найти общий язык. — Лунный свет покажет, что я теперь на самом деле.
В голове Джека громким набатом звучал её тихий голос. Теперь он знал, что это её голос, её песня, та самая, что она часто напевала в их заключении в Долине Возмездия. Та самая, что ненадолго укрощала агонию его души. Теперь он вспомнил, вспомнил каждый момент, когда слышал этот голос вновь, уже в этом мире, вспомнил, как эта песня поселила в его душе и мыслях сомнения, но оказались они недостаточно сильны, чтобы осмелиться в них поверить.
— Ты злишься на меня? — даже сейчас её всё ещё волновало его мнение.
Да, он злился. Исходил пеной от ярости и ненависти, которые не на кого было обрушить, и оттого они всё с большим остервенением разрывали его изнутри. Всё повторялось, как много лет назад, когда всем назло он шёл напролом с одним лишь «Она будет моей». Что угрозы? Что здравый смысл? Что врождённое чутьё? Он поклялся — ни перед дьяволом, ни перед богом, а перед самим собой и… перед ней. И то был первый раз, когда он решил свято следовать клятве до конца. И каждый шрам, каждая потеря стоила того момента триумфа, когда, покорно повинуясь его руке, «Распутная девка» уходила прочь из гавани — только его. В этом моменте он отчаянно желал спастись потом, когда его корабль полыхал и бессмысленно шёл на дно. Годы нескончаемой погони, чтобы рождённая из пепла «Чёрная Жемчужина» — стала его. Уже одержимостью, а не просто кораблём. И чтобы снова пришлось платить по счетам. Он снова пренебрёг правилами, привык, что закон создан для того, чтобы его нарушать. Научил этому и её. И вместо триумфа ему достался гнев. Она его не заслужила. А был ли смысл ненавидеть самого себя? Теперь?
Джек протолкнул ставший поперёк горла ком и, чуть вздёрнув подбородок, заметил с мягким возмущением:
— Прощаешься с кораблём, но не с его капитаном.
Её глаза заблестели звёздами в ночном небе. Она подняла на него светлый взгляд.
— Я не знаю, что тебе сказать, мой капитан. Когда я думаю о тебе, я не могу понять своих мыслей и… — она запнулась и приложила руки к груди, — того, что здесь. Своих… чувств. Их слишком много. Я не знаю, как это сказать, — её голос дрогнул от беспомощности.
В иной ситуации Джек Воробей бы ехидно фыркнул, но сейчас лишь дёрнул губами в обманчивой улыбке. Кто-то внутри него хотел тут же отозваться: «Я тоже». Кто-то, кого пиратский капитан боялся понять. Этот кто-то твердил ещё более несусветную чушь: что капитан Джек Воробей, в котором достаёт упорства и который не привык отступать, должен смириться прямо сейчас и не тратить драгоценное время на очередное спасение. Джек всё же ехидно фыркнул, правда, про себя.
Карий взгляд поднялся по утлегарю к верхней шкаторине паруса и заставил капитана поморщиться: солнечный диск коснулся горизонта.
— А что ты говоришь кораблю?
Жемчужина смущённо улыбнулась и ласково провела рукой по стволу мачты.
— Я просто хочу, чтобы он вечно стремился к горизонту как ныне, так и впредь. Чтобы бриз наполнял паруса, чтобы не смолкали волны за бортом, чтобы ни одна гавань, ни один берег не держали его, чтобы ты всегда был его капитаном и… чтобы больше не было жертв.
— Кроме одной последней? — вскипел Воробей. Жемчужина тут же обернулась. — Постой… — Джек взмахнул рукой, прищуриваясь. — Что-то не сходится. С чего вдруг «твоя последняя луна»? — Он перебрал пальцами, попутно перебирая в голове даты. — Срок тринадцатой луны ещё не скоро.
В эту минуту Джек Воробей как никогда готов был спорить — и с ней, и с Калипсо, да хоть с самим Дьяволом, но на деле спорил с собой: с тем же Джеком, который когда-то решил, что покинуть собственный корабль после битвы — хорошая затея.
Взгляд Жемчужины потускнел. Воробей поймал вдруг себя на неуместной мысли: сейчас он может спросить её о чём угодно, попросить доверить любой секрет или тайну моря, и она покорно расскажет, ведь, похоже, иного момента не представится.
— То была не единственная моя сделка с Джонсом. — Джек невольно отступил; с языка сорвалось неслышное: «Чтоб тебя!..». Жемчужина сцепила руки спереди, пальцы нервно переплелись, взгляд упёрся в перевязь на груди Воробья. — Перед битвой с «Летучим Голландцем» я заключила с ним пари: если мы победим, я стану свободной. Морские сделки непреложны: пусть Джонс не успел сам исполнить данное слово, мне оставалось лишь признать свою победу. И я… струсила. — Она задержала дыхание на несколько секунд. — И не сделала этого. А затем… — Она метнулась к Джеку, он даже встрепенулся, чтобы её поймать. — Затем ты заставил меня выйти той ночью! — Её сверкающий взгляд Воробья совершенно обескуражил, но кэп всё равно самодовольно вскинул брови. Жемчужина приподняла плечо. — Покидая кубрик, я смирилась, что это будет последнее моё исполнение долга, и мне было довольно того, что я помогу кораблю и его капитану. — Она смущённо улыбнулась, взглянула на него сквозь ресницы. — Той ночью, Джек, ты заставил меня обрести свободу, — на одном дыхании выговорила Жемчужина. Воробей моргнул, приподнимая губу: в его голове никак не вязались вместе слова «заставил» и «свобода», как и её страх и радость той ночью. Она испугалась свободы. Капитана Джека Воробья подобный страх, что порой подбирался ближе и коварно шептал на ухо, лишь раззадоривал — скорее пускаться в путь в новый день или в новые воды. — Быть может, — прервала повисшее молчание Жемчужина, — проклятье луны удержало бы меня здесь чуть дольше, но, — она склонила голову набок, — лучше оставаться по доброй воле, чем в цепях.
Джек подавился сухой усмешкой, а глаз, как назло, зацепился за шрамы на её плече. Скрипнули зубы.
— Почему же ты ничего не сказала? — Он в упор уставился на неё серьёзным взглядом, отчаянно надеясь, что ответ не окажется глупостью, какой-нибудь мелочью, которую бы ничего не стоило исправить.