«Летучий Голландец» тянул «Жемчужину» на дно. Грот-мачта фрегата звенела от натуги, палубный настил вскрывался под жалобный стон раскалывающейся стеньги. Колонна мачты выла, сопротивлялась, выламывая днище. Сил нескольких человек, что пытались удержать падающую мачту, не хватало. Дух через силу отвела взгляд, затем заставила себя обернуться спиной к происходящему на «Голландце». У неё был долг, предназначение — и пари с Дьяволом. И это не могло — не должно было! — быть её желание: пренебречь кораблём ради его капитана. Ведь оно было совершенно неправильное. Поэтому она заставила себя отвернуться. Закрыть глаза. Откреститься от происходящего и остаться один на один со своим кораблём. Прочувствовать каждый ожог, каждую трещину, каждую надломленную деталь рангоута и лопнувший трос. Затем она вскинула руки. Вторя её движениям к грот-мачте и её верхним стеньгам копьями устремились канаты, впиваясь в трескающееся дерево с яростью голодных хищников. «Голландец» был сильнее. Тяжёлое мокрое дерево, пропитанное солью океанов и силой волн, сопротивлялось, давило, чтобы утянуть под воду, где у «Чёрной Жемчужины» не было шансов. С хрустом разлетелся грот-брам-рей. Хранительница распахнула глаза и крепче ухватилась за канаты, стискивая зубы, оттолкнулась крыльями от воздуха раз, другой, третий. Тросы лопались, на их место устремлялись новые, но она не отпускала, всё сильнее тянула назад, сопротивляясь «Голландцу». Каждый лопнувший канат обжигал её, точно плеть. Каждая трещина, проедающая реи, рассекала её руки. Каждая надломленная стеньга ломала ей пальцы. Пощады было не сыскать ни кораблю, ни его духу, но Жемчужина и не думала её просить. Ей некуда было отступать. У неё не было на это права, ведь цена проигранной битвы была слишком велика. Мистерия часто слушала рассказы Джека о свободе и тщетно пыталась понять его слова, но теперь — ощутила её. Пусть и как мощный порыв бриза, что стремился вырваться и умчаться прочь, за которым ей предстояло бесконечно гнаться.
И великая тайна свободы оказалась простой — волей выбирать цену собственной жизни.
Порванными струнами один за другим лопнули стень-ванты. Грот-мачта поддалась «Голландцу». Жемчужина невольно вздрогнула: наклонённой мачтой, точно ломом, раскалывало днище, и киль начал расходиться. Шпангоут загудел. Ей остался безрадостный выбор: лишить корабль крыльев или хребта, что в конечном итоге будет значить одно — смерть. «Летучий Голландец» вдруг отяжелел, будто море перестало его держать, и рвался на дно, словно сброшенный якорь, при этом не желая отпускать «Чёрную Жемчужину», как утопающий, что готов утянуть в глубину другого, лишь бы не погибать в одиночку.
«Джонс…» Глаза хранительницы вспыхнули. На мраморных губах медленно, смакуя каждое мгновение, проявилась холодная улыбка, куда больше похожая на оскал обнажённого клинка. На палубе зарядили книппели, зашипел фитиль. Морским вихрем Жемчужина взвилась над кораблём и под пушечный залп рванула грот-мачту на борт. Книппель раскрошил грот-бом-брам-стеньгу «Голландца». «Чёрная Жемчужина» круто взяла на правый борт, вырываясь из глаза шторма.
И только после хранительница обернулась. Ни сгинувший во тьме «Летучий Голландец», ни победа в дуэли не ободрили её так, как разодранный фор-марсель, что нёс навстречу бейдевинд. В миг, когда «Летучий Голландец» остался без капитана, Жемчужина по-настоящему испугалась — того, кто станет следующим. Теперь она неотрывно следила за парусом, ведь единственной наградой за победу в этом бою было возвращение её капитана.
Джек Воробей вернул на борт «Чёрной Жемчужины» не только королеву Суонн и капуцина Барбоссы, но и огонь, что успела затушить смешанная с морем кровь. Он взлетел на мостик с разъярённой решимостью, которая даже его самого безгранично удивляла. Нет, вступая в войну, Джек Воробей не мог поклясться, что пираты — и его собственный корабль — одержат победу. Ему хотелось в это верить, но расчётливый ум брал верх… ну и без чутья не обошлось. И всё же Джек оказался не готов к той плате, которой стоил их недолгий триумф. И грядущее сражение было боем не только с флагманом Беккета, но и с его собственными сомнениями. Быть может, взгляни он в пылающие тем же огнём глаза хранительницы своего корабля, услышь то, что она могла бы ему сказать, это была бы не отчаянная, а вполне осознанная смелость. Но нет, Джека Воробья окружала непонимающая, пропитанная страхом тишина.
Жемчужина возникла за спиной капитана, расправила крылья, отгоняя морок ужаса, что обступал его со всех сторон, прикрыла глаза, прислушиваясь к движению под водой, и, устремив взгляд на «Решительный», позволила себе улыбнуться.
***
Солнце — гигантское и оранжевое — всё же ползло к горизонту сквозь туманную дымку облаков. Джек вопреки привычке сидел против окна, закинув ноги на стол, гоняя по кружке тёплый ром и не сводя глаз с тусклого светила. На лице у капитана было безрадостное выражение, а края усов чуть приподнялись в раздражении. Тоска. Воробей всем сердце ненавидел это чувство и те моменты, когда оставался с ним один на один. Тоска заставляла его становиться честнее, в первую очередь, перед самим собой, а это было совсем не то, чего пиратскому капитану хотелось на досуге. Но, увы, повязав свою душу с морем вечным контрактом, он не учёл, что невидимым дополнением к нему станет периодическое тоскование. По кораблю, по свободе, по морю, по былым временам, по привычному укладу вещей и новым приключениям. В пору такой хандры у капитана Воробья обычно была не лучшая жизнь, а потому он оправдывал тоску то ли унылыми стенами тюрем, то ли мрачными одинокими вечерами и знал, что она непременно пройдёт, едва парус наполнится ветром.
Сейчас же бриз гнал любимую «Чёрную Жемчужину» к берегам Эспаньолы, заставляя едва ли не парить над волнами. Корабль, чьи трюмы были полны ценного товара, ждал радушный приём во множестве портов, а команда с готовностью принялась бы рассказывать об удачных авантюрах и между делом прославлять капитана. На суше самого Джека Воробья ожидали два выигранных спора и знакомый торговец с очередной редкой вещицей. Ром на борту был добротный, ямайский, две особо нетерпимые к пиратам империи вновь увлеклись грызнёй между собой и оставили моря без присмотра. Удача сияла ярче полуденного солнца, а тут — тоска.
Джек вздохнул, поочерёдно закрывая глаза, и примостил кружку у самого края стола. «Иногда случается то, чего мы боимся больше всего, чтобы потом мы благодарили небеса за это». Воробья потянуло на философские думы и чуть-чуть в сон, а ему не хотелось ни того ни другого. Рывком сбросив ноги со стола, кэп резко поднялся и направился к двери, затем вернулся за треуголкой, бросил мимолётный взгляд в кружку и покинул каюту.
Ветер был попутный, и корабль не нуждался в дополнительном присмотре, людей на палубе можно было пересчитать по пальцам одной руки. Джек слегка кивнул мистеру Гиббсу, что, лениво почёсывая скулу, поднимался на полуют, и неспешно направился к фок-мачте. Вечерний бриз — свежий и лёгкий — взбодрил капитанскую голову и, опережая кэпа, вернулся к своей фаворитке. Жемчужина стояла у бушприта, сцепив руки за спиной, — именно этим она привлекла внимание Джека, ибо никогда так не делала. Волосы её были распущены, отданы на волю резвого ветра, лоснились под закатным солнцем и блестели, подобно шёлку. Она стояла с закрытыми глазами, слегка опустив голову, и приближения Джека словно бы и не заметила.
— Чем занята? — полюбопытствовал Воробей, убедившись, что доски скрипнули достаточно громко.
Жемчужина открыла глаза, глянула искоса, а затем перевела взгляд куда-то вдаль.
— Полагаю, прощаюсь.
— О, вот как? — иронично хмыкнул Джек, покачнувшись на пятках. — Ты куда-то собралась? — На мили кругом не было ни единого клочка суши, а до ближайшего порта путь занял бы пару-тройку дней.
Жемчужина медленно перевела взгляд на кливер. С высоты сорвался озорной порыв, взбил её густые локоны. Она глубоко вдохнула пропитанный свежестью воздух и взглянула на капитана.
