– У тебя неплохая память.

– Это была детская невинность.

В какой-то момент диалога Сюзи имела обыкновение бросить эмоциональную бомбу, чем выбивала почву из-под ног собеседника. Ощущение такое, будто у вас с сердца срывали пластырь. Я знал, что так произойдет и сейчас.

– Ты любил ее?

– Я не уверен, что это была любовь, но я очень хорошо помню, что испытывал к ней нечто такое, чего потом очень долго не ощущал.

Разговаривая с парнями, подобными мне, Сюзи любила подвести собеседника к краю, вынуждала заглянуть в бездну, давая воспоминаниям возможность взять верх, а затем разрешала вновь отступить от бездны назад. Таким способом она ставила нас лицом к лицу с тем, что многие из нас предпочли бы забыть навсегда. Но делала это крайне осторожно. Не давила. Знала меру. У каждого из нас было такое место, откуда трудно было вернуться.

Вот и сейчас Сюзи проявила сострадание. Предложила мне передышку.

– Это ведь было так давно.

Я задумался.

– Я до сих пор чувствую запах соленого воздуха, смешанный с запахом ее шампуня.

Сюзи свернула в сторону.

– У вас обоих была любимая песня?

– Мы страшно любили группу «Криденс»[1].

– Какую-то конкретную песню?

– Да. «Баловень судьбы»[2].

Сюзи рассмеялась. Но не отпустила меня.

– Еще один вопрос.

Я знал, о чем она спросит, еще до того, как она задала свой вопрос.

– Что стало с той девушкой?

Воспоминания вернулись. Я откашлялся.

– Она вышла за другого.

– Сочувствую.

– Возможно, это даже к лучшему. Я был тогда не в лучшей своей форме.

– Ты знал того парня, за которого она вышла?

– Да, конечно. – Ветер сдувал с дороги снег. – Это был мой брат.

Редко кому из собеседников Сюзи удается лишить ее дара речи, но на сегодня мне это удалось.

Она попыталась взять себя в руки. Кресло под ней скрипнуло – похоже, она выпрямилась и в надежде на помощь повернулась к своему продюсеру. Подобно актеру с Бродвея, она ни при каких обстоятельствах не должна была выходить из образа. Тем самым она защищала себя от той боли, которую щедро причиняла своим слушателям. Раздев меня догола, Сюзи сорвала с себя маску и сказала, сказала мне одному:

– Джо-Джо, извини. Я знала, что мне не следует задавать этот вопрос.

И я ее простил.

– Это было давно. И кроме того… мальчишка, с которым она гуляла по пляжу, и мужчина, который вернулся домой, – это как два разных человека.

Почувствовав прежние силы, Сюзи вновь надела маску.

– Сержант?

– Да, мэм.

Она обращалась ко всем нам. Именно поэтому мы ее и слушали. Она произносила слова, которых мы отродясь не слышали.

– Спасибо.

Я рассматривал свою руку, сжимая и разжимая кулак.

– Знай ты мою историю, ты бы так не сказала.

Она усмехнулась.

– Я же не имею в виду то, кем ты был и что делал, когда тебя послали на край света.

Я усмехнулся в ответ.

– Я тоже не это имею в виду.

Голос Сюзи ласкал слух каждого, кто ее слушал.

– Не распускайся, сержант.

Она вновь вернулась к своему обычному дикторскому голосу.

– Это касается всех сержантов, которые когда-то были влюблены но, тем не менее, отправились в армию добровольцами.

Как только зазвучали первые такты песни «Криденс», я дал отбой. Песня вновь перенесла меня на тот пляж, к тем звездам и к прикосновению той нежной и доверчивой руки, которую я держал в своей.

Сколько же времени прошло с тех пор, когда я в последний раз чувствовал себя баловнем судьбы?

Я задремал, но в полночь проснулся, когда рядом с моей кроватью появился Роско. Пес сидел, глядя в окно и навострив уши. Я тоже услышал какой-то шум.

Лежа в темноте, я прислушался. Шум доносился откуда-то издалека. Уши Роско, словно локаторы, были направлены на приоткрытое окно.

Между тем шум послышался снова. На сей раз шерсть на спине пса встала дыбом. Я завязал шнурки на ботинках, натянул куртку и взял рюкзак.

Стоит несколько лет прожить в горах, как у вас входит в привычку всякий раз, выходя из дому, брать с собой рюкзак. В котором есть все необходимое на случай любых непредвиденных обстоятельств: стометровый моток веревки, компас, спасательное одеяло, ракетница, спички, бутановая горелка, нейлоновый шнур, нож, второй нож, теплая шапка, аптечка и десяток других вещей, какие только могут понадобиться.

Минуту мы с псом стояли на крыльце, прислушиваясь. Колючий снег сыпал мне в лицо. Роско прижался ко мне. Здесь в горах слух легко может вас обмануть. Ветер и гранит искажают голоса. Из тьмы до нас донеслось что-то вроде приглушенного крика. Больше похожего на затухающее эхо. Затем он раздался снова.

Громче. И дольше.

Роско стоял неподвижно, глядя на северо-восток в направлении горного хребта над нами. Его мышцы были напряжены, как натянутая пружина. Я легонько потрепал его по голове, и он, взбивая лапами снег, рванул вверх по склону и исчез среди деревьев. Скользя на обледенелой земле, я последовал за ним.

Через четыре минуты он вернулся. И, встав на расстоянии тридцати ярдов от меня, завертелся на одном месте. Когда же я подошел к нему, он снова скрылся среди деревьев. Я трусцой припустил вверх по старой дороге лесорубов, что вела к седловине между двумя горными вершинами высотой шесть тысяч футов каждая. Там у водопада пересекались две туристических тропы. Летом здесь всегда было полно любителей пеших прогулок. Конечно, в водопаде никто никогда не купался. По крайней мере, люди оставались под ледяными струями не дольше нескольких секунд. Даже летом температура не поднималась здесь выше трех градусов. В данный момент она была где-то около нуля. Звук между тем стал ближе. Кто-то из последних сил звал на помощь.

Я взбежал на седловину и какое-то время привыкал к темноте и снегу. Главная достопримечательность этой части тропы – Обрыв Большого Тома. Большой Том – этот тот самый невезучий парень, наткнувшийся в XIX веке на труп Элиши Митчелла, в честь которого названа самая высокая гора здешнего хребта – Маунт Митчелл. Обрыв Большого Тома представляет собой шестидесятиметровый каскад из каменных глыб, достаточно крутой и скользкий, чтобы по нему можно было съехать на заднице вниз, где он завершается небольшим озерцом.

Обрыв срывается вниз под углом в семьдесят градусов. Слишком крутой для обычных прогулок, но вполне преодолимый для умелого альпиниста с веревкой нужной длины.

Добравшись до вершины Большого Тома, я обнаружил там двоих, одного повыше, другого пониже ростом. Склонившись над пропастью, они что-то кричали. Перегнись один из них чуть ниже, как он наверняка присоединился бы к тому, кто свалился в озеро. Снизу же доносился приглушенный плач, похожий на голос маленькой девочки. К неописуемому удивлению обоих стоявших наверху, мы с Роско подбежали к ним и тоже посмотрели вниз. Мне потребовалось не больше секунды, чтобы понять: когда женщина с двумя детьми шла по узкой тропе между горой Большого Тома и горой Крейг, девочка поскользнулась и упала вниз. Спасти ее мешали три вещи – снег, лед и отсутствие веревки. Девочка внизу не двигалась, и голова ее едва виднелась над водой. Она либо не умела плавать, либо холод сковал ее движения.

Прицепив карабин на конце веревки к стальному анкеру, который вогнали в скалу сотрудники лесничества, я перекинул веревку через край обрыва. После чего сбросил куртку и стал спускаться вниз.

Зацепиться было не за что, поэтому я просто соскользнул по склону.

В самом низу, не в силах притормозить свое скольжение, я ухнул по пояс в воду. От неожиданности у меня перехватило дыхание, на мгновение я был парализован. Вскоре на боковой тропе, по которой может пройти только пума или очень смелая собака, появился Роско и, прыгнув в воду, поплыл к девочке. Я заставил себя сдвинуться с места и пошел поперек течения. Затем схватил девочку, которая с воплями вцепилась в меня, и мы вместе направились назад к веревке. Роско между тем выбрался из воды, отряхнулся и, бросившись назад по боковой тропе, по которой пришел, исчез из вида.