– Ладно, найду кого-нибудь. Если тебе лишние рты за столом нужны.

– Ничего, прокормим.

Кого позвать, Катя не знала, перед ребятами с кафедры светиться ей не хотелось, перед общежитскими приятелями тоже. Выручила, как всегда, Лолка. Они тогда как раз переживали очередной приступ дружбы, причем такой тесной, что про свои отношения с Вадимом Катя ей все рассказала. Хотелось похвастать, какая у нее светлая любовь случилась. У Лолки ничего такого и в помине не было. Такого вообще ни у кого быть не может.

Подруженция сказала, что предоставит Кате кавалера во временное пользование, но в качестве платы за прокат, тоже поедет с ними как пристяжная лошадь: «Пожрать на халяву хочется, не могу такое пропустить». Они, как обычно, сидели на мели, профукали стипендию и теперь кормились геркулесом, сваренным на воде, даже без масла. Отказать было невозможно. А тут еще так вышло, что кавалер этот, Дима, и сам уже приглашен, потому что он Вадимов приятель, и в качестве подружки на мероприятие собирался позвать Лолку. В общем все перепуталось, кто из них коренная, кто пристяжная, решили, что поедут втроем и плевать на взбалмошные требования старичка-юбиляра.

Тусовка вышла классная. Дача была большая и плохо протопленная. Стол накрыт как всегда сумбурно, кто что принес, но обильно. Знакомились все сами, с кем рядом сядешь, с тем и знакомишься, с тем и выпиваешь.

В Комарово лежал снег. Подняв первые тосты и утолив первый голод, выперлись на улицу играть в снежки. Кое-кто раздобыл старые лыжи и поехал покататься, пока не стемнело. Кто-то приволок санки, и за неимением горок парни стали катать девчонок, те с визгом валились в сугробы. Потом мокрые, с красными руками и физиономиями вернулись в относительное тепло, продолжили пьянку. Были танцы, были и песни хором под аж две гитары.

Жена Вадима, а она там естественно была, быстро уехала, наверное, из-за ребенка. Лолка куда-то провалилась, и Катя осталась в этой шумящей толпе с Димой. Сидели рядом, разговаривали, с ним было интересно. Сам он почти не пил, хлопнул рюмку водки за первое здоровье хозяина праздника, а потом перешел на кем-то принесенный компотик, жиденький, кисленький, едва розовый. Но Кате в стакан регулярно подливал ркацители. Уехали они вдвоем на последней электричке. Кто-то к этому моменту уже свалил, а остальные решили остаться ночевать на этой даче, человек пять уже дрыхло по разным углам. Так что уезжали они одни. А потом Дима провожал Катю до общаги и на метро уже не успевал. Не выгонять же человека ночью на улицу. Она привела его в свою комнату. И тут оказалось, что Лолки нет. Они попили чаю, и понимая, что сейчас окончательно срубится, Катя спросила:

– Ты спать хочешь?

– Да не особо.

Ага, спать он не хочет, вон глаза уже совсем китайские, хоть спички вставляй, бодрится, знамо дело, дурачок.

– А я все, сейчас на лету засну. Ты это… Ты на мою кровать ложись. А я – на Лолкину. Все, спокойной ночи.

И бухнулась в койку лицом к стене, даже не раздеваясь. Спал он на ее кровати или всю ночь так и просидел, а с него станется, она не знала. Не ранним утром, когда проснулась, Диму уже не застала. Ушел. На столе лежал листочек из тетради, на нем было написано: «Спасибо» и нарисован букетик условных цветов.

Хреново было то, что как только появился Дима, Вадим сразу как-то отошел в сторону, перестал устраивать эти их свидания в чужих квартирах, а уж к себе и подавно больше не привозил. Она пыталась с ним поговорить, он что-то мямлил, типа занят, дочь болеет, переезжают, ремонт делают. Всегда находилась причина. Катя была уверена, отговорки, на самом деле это как в песне, как его там…трам-пам-пам… третий должен уйти… Благородная чушь. Пусть бы Дима ушел, а Вадим остался. Она злилась на них обоих, грубила Диме, упрашивала Вадима, плакала, как полагается, ночью, жалея себя. Нажаловалась на несчастную долю Лолке. А та и сказала: «Никакого благородства. Попользовался тобой всласть, а надоела, он тебя под дружка подложил. Чтоб добро не пропадало».

Жестко. И не правда! Это Лолка от зависти.

Катя обиделась. На всю оставшуюся жизнь. Даже в другую комнату переселилась, поменялась с кем-то. Лучше будет жить в трехместной, чем в двушке с этой стервой.

Когда Дима предложил ей выйти за него замуж, Катя сказала: «Нет». Она считала, что нечестно выходить, раз она его не любит, совсем не любит, он хороший парень, завидный жених, чего там говорить, но не любит же. Они уже и переспали несколько раз. И это было хорошо. Хорошо. Но не прекрасно, как было у нее с Вадимом.

Просто хороший секс.

Не полет над вечностью, что звенит далеко внизу натянутой струной, того гляди оборвется, и тогда исчезнет все, схлопнется: он, она, вечность. Не сладкий ужас ожидания и жадное нетерпение, когда же это случится, когда лопнет эта дрожащая нить, разрывом своим превращая весь мир в Ничто.

Ничего такого. Просто хороший секс.

Но Дима был настойчив, и тогда, подумав, она сказала: «Да».

Назло.

Назло себе: пусть, пусть будет Дима, если Вадиму она не нужна.

Назло Лолке – пусть сдохнет от зависти: она, Катя останется в Питере, а эта поганка покатится по распределению в какой-нибудь Нижнежопинск в строительную путягу историю СССР дуболомам в бо̀шки вдалбливать.

Назло Вадиму: пусть видит, как у нее все хорошо, как она счастлива, пусть знает, чего лишился.

Когда Дима предложил пригласить Вадима свидетелем на свадьбу, Катя согласилась, очень кстати, пусть любуется, только про себя обозвала будущего мужа кротом слеподырым.

не был так слеп, как считала Катя. И приятеля своего знал хорошо. Их группу аспирант Вадим тоже вывозил на археологическую практику, только годом раньше и в Белоруссию. С тех пор они и дружили. Вадим был самым младшим руководителем, торчал со студентами на раскопе, сам копал и им, лентяям, не давал дурака валять.

На пьянке по святому поводу Дня археолога начинающие копатели радостно набирались на халяву. Только Дима опрокинул одну стопку водки вместе со всеми, и теперь жевал что-то, запивая соком прямо из литровой банки. Вадим тоже не пил тогда, временно: у него пошаливали почки и три месяца назад он, серый, скрученный болью, загремел в больницу с пиелонефритом. И сейчас держался, бог не дай, свернешься в белорусской глубинке и окажешься в местечковой больничке, где из лекарств только йод и вата. Он так и сказал всем, что пить не будет, и чтоб не приставали, если жизнь его хоть чуть дорога коллективу. Но непьющий студент выглядит странно, даже несколько тревожно, как плохо замаскированный чужой, и Вадим с другого конца сымпровизированного прямо в поле у раскопа стола спросил:

– Чё не пьешь? Мусульманин?

Видно, обозвать белобрысого пацана с голубыми глазами мусульманином показалось ему забавным.

– Буен во хмелю, – сурово сдвинув светлые бровки, ответил пацан, – зашибить боюся.

– Да ну?! А не померяться ли силушкой молодецкой, не разогнать ли кровушку по жилочкам? – Вадим поддержал игру.

Дима видел, что этот чернявый красавчик, по которому вздыхала не одна и не две его однокурсницы, смеялся над ним. Он встал, демонстративно расправил плечи:

– Отчего ж не потешиться, я с детства борьбу люблю.

Однокурснички попримолкли в возбужденном ожидании: неужели и впрямь подерутся. Но Дима тут же сел обратно, бросил в рот кусочек докторской прожевал неспешно и в тишине добавил, сплюнув:

– Да не княжье дело, на потеху пьяных холопев друг другу мордасы набивать. Постыдство.

Вадим захохотал, запрокинув в вечереющее небо свое красивое, обрамленное свеженькой бородкой лицо. За ним захихикали девчонки, потом заржали все, включая шефа, уже хорошо набравшегося и выпадающего порой из контекста. Вот после этой короткой пикировки они и подружились. Потом и попито было не мало, и переговорено, и оба они считали, что знают друг друга как облупленных.

Когда Дима запал на Катеньку, он спросил Вадима про нее, все же она была приглашена на ту днюху, значит, они знакомы. И Вадим сказал: «Умненькая девонька». Это можно было как угодно расценивать, с одной стороны он же им спецкурс читал, зачет принимал, может имел в виду, что она толковая, а с другой… С другой стороны, Дима прекрасно был осведомлен о «свихах» своего друга. Это Вадимово словечко, он так и говорил: «Не, сегодня я занят, сегодня на свих иду». На свиданку с девонькой, то с одной, то другой. И эпитет «умненькая» был у Вадима высшей похвалой, значит не только покувыркаться приятно, но и поговорить с ней можно, что в отношении женского пола Димин приятель считал большой редкостью.