Тогит поднялся. На штанине образовалась истлевшая дыра. Но думать об этом было некогда. Мешок уже горел. Хромая и кашляя, он доковылял до него и потащил к костру в центре комнаты. Если гореть, то пусть горит здесь.

   Первым его порывом было выбираться на улицу, на свежий воздух. Но ведь это был его дом, и отдать его на откуп огню он не мог. Потому Тойво заставил себя преодолеть завалы в коридоре и дойти до кухни, там найти ведро с водой и вернуться. Мешок чародея со всем, что ещё находилось внутри, вовсю пылал. Алые, сини и зелёные языки пламени совершали на нём свою цветастую пляску. Отставив ведро, Тойво со стоном поднял с пола тяжёлую книгу. Даже не заглянув в неё, швырнул в костёр. Раскрывшись, книга упала поверх мешка, словно крыша. Он ещё подождал, наблюдая, как наполненное алхимической отравой пламя пожирает скручивающиеся листы. Его шатало, голова готова была разломиться на две половины и кипящий мозг выплеснуться наружу.

   Тогит вылил воду в огонь.

   Шипение и клубы пара заполнили комнату, оставаться в ней сделалось невозможно. Тойво вышел в коридор. Держась за стену, направился к входной двери, но понял, что идёт не туда, когда уже стоял перед кладовой. Здесь на него накатило, согнуло в поясе, и поток желчи извергся из пустого желудка. От этого немного полегчало. По крайней мере, исчезло двоение в глаза. В мире властвовала ночь, но в окна сияла луна, и её отсветов хватало, чтобы оглядеться. Полки с припасами в кладовой были сорваны и валялись на полу - и никаких следов Гуго или Серого Народца.

   Он добрался до задней двери. Даже нашёл в себе сил снять запор. Дальше нога запнулась за порог. Падая, Тойво подумал о том, что его дом уже не в первый раз словно бы желает ему гибели.

   Утро приходит с первым лучом, проскользнувшим в окно. Хотя, в данном случае, уместнее сказать, ударившим в глаза.

   Тойво застонал и перевернулся на спину. Ноги его находились в доме, а туловище снаружи. Потому он мог видеть небо. Небо светлело, но солнце ещё и не думало показываться. И разбудили его холод и влажность осевшей на лицо росы, а ни какой ни луч. Голова болела, пусть и несколько милосерднее. Словно не умеющий ходить младенец, он прополз по мокрой траве до чурбака, служившего ему в огороде заместа табурета. Сел и обхватил голову ладонями, силясь понять, что же с ним приключилось.

   ...Балаган покинул ярмарочный луг по окончании празднеств. Все были довольны. Посетители представлением. Артисты заработком. Жаль только, кроме первого дня, более не показывал своих фокусов старик в звёздчатом шатре. Поговаривали даже, что тот куда-то бесследно исчез. Вышел прогуляться вечерком, да и сгинул. Впрочем, то были лишь слухи.

   В глубинке, где примечательные события случаются не чаще раза в год, рады пообсуждать всякое. И что творится на стороне у других, и уж тем более, если что-то происходит у самих под боком.

   Тойво никуда не ушёл из своего дома, но отгородился от окружающих словно бы глухим незримым забором.

   Остатки костра и прочий хлам из разорённой комнаты он вынес и закопал, но зловонный запах пропитал стены и не поддавался никакому выветриванию. Впрочем, вонь резала нос лишь поначалу, а потом делалась привычной. Кроме же большой комнаты дом особо не пострадал.

   Полнейший разброд в нём образовался ещё до того.

   Когда к нему явилась делегация встревоженных соседей, на пороге их встретило чучело с всклокоченными волосами, в засаленной рубахе, смердящее гарью и потом. Глаза у чучела были красные, поросшее щетиной лицо походило на рыло борода. Ему что-то говорили. Тойво не слушал, стоял и думал о своём, а когда стоять надоело, закрыл дверь.

   Ночами, когда дом заполняли шебуршания, поскрябывания и топот маленьких лапок, Тойво вертелся с боку на бок в своей скомканной постели.

   Между тем похолодало. По утрам на траву ложилась седая морось. Из леса несли грибы и орехи. Справлялись свадьбы.

   В один из таких дней, ещё затемно при свете лампы Тойво увязал последний узел с вещами. Запрячь лошадок времени много не займёт, а там - чем дальше, тем лучше. Он присел на край кровати, как говорится, на дорожку.

   Дом отдыхал после очередной беспокойной ночи.

   Тойво сидел и вспоминал, как когда-то давно, случалось, тоже поднимался пораньше, пока родители ещё спали. Поднимался и осторожно, на цыпочках, бродил по комнатам. В предрассветные часы притихший дом казался совсем другим, нежели днём. С улицы не доносился голос работающего в огороде отца, на кухне не скворчали на плите пироги. Дом представлялся всеми покинутым, а сам Тойво был бесплотным призраком, что одиноко обитал в нём. При этом главное было не издавать ни звука, дабы не разрушить тонких чар игры.

   Над его кроватью висели портреты родителей. Тогит перевёл взгляд с них на маленькое оконце и засохший цветок в плошке. Оглядел стены и потолок. Половичок, что когда-то мама связала на спицах, с рисунком из синих цветов, затёртых уже до неразличимости.

   Тойво уронил лицо в ладони и зарыдал:

   - Я не могу... Просто не могу.

   Позже, идя куда-то и зачем-то, он заметил у двери в кладовую нечто поблескивающее. Тойво приблизился и поднял лежавший на полу погрызенный кусочек засохшего сыра и тяжёлое кольцо-перстень. Поверхность кольца покрывала копоть, но глаза Великого Змея лучились красными искрами. Тогит заглянул в кладовую. Там ничего не изменилось. Среди сбитых полок в беспорядке валялись мешочки с крупами и осколки горшков.

   Он кое-что прикупил на зиму. Ему продавали дешевле, чем оно стоило, хотя он не просил сбавлять цены. Его жалели.

   У двери в кладовую он поставил миску, в которую перед тем, как ложиться спать, клал немного масла и ломтик хлеба, а то варёное яйцо. Для него это сделалось ежедневным ритуалом. Наутро миска оставалась пустой. "Чудики" принимали угощения, таская и сверх того. Ему было не жаль. К тому же, то ли он привык, то ли ночами в доме стало, словно бы, тише.

   А мышиных нор у него нет и отродясь не бывало - здесь этих хвостатых ворюг не привечали.

   ...Зима вьюжила, выла в печных трубах и засыпала мир снегом.