Страшный сон отброшен тенью. Стою посреди вымысла, вдыхая полынь, где сказанное, кем-то пуганное? Возьму и сорвусь на галоп в небеса. Обратно ввысь к истокам и свободе, безрассудно, слепо не разбирая пути. Растекусь ручьями талыми по родной стороне, кровно породнюсь с дождями, снегами, молниями. Почему же взгляд снова камнем уходит в грешную землю в эту чёртову пустошь, почему? Ведь там видны звёзды, и только порыв ветра, запросто сделает тебя звёздной пылью вечно пребывающей в пустоте.
Ты тяготишься, желая быть солью земли. Пролить кровь, смешать с глиной. Вылепить нового человека богоборца, наполнить пустое нутро яростью молний, пусть дух его вырвется на волю вместе с криком младенца и завоюет без остатка этот мир. Тысячи пустых голов, в которых прах оживает. Жалкие идеи, ничтожные мысли, запрет на ленивые рассуждения. Шепот молитв церковных крыс и кладбищенских мышей. Молитва о еде, молитва дня. Не смей вообще о чем-то думать! Тебе сказали, ты повтори!
Пустота, горечь полыни, ветер пахнущий теплом животных. Скоро тишина закончится. Время тревожное разорвет паутину последних золотых дней, взбунтуются люди, отринут покой проникнутся насилием, станут вопить приматами. Окаянные дни, улицы, залитые человеческой кровью, грозные всадники в их руках пепел и огонь. Стирается грань между явью и сном, потусторонний кошмар обретает плоть, становится реальностью.
Безумие против бездушия, в каждом человеке разлад, борьба, декаданс. Скоротечность времени, люди не заканчиваются, люди гибнут, ты бежишь, открещиваясь от происходящего безумия, отрицаешь остатки разума. Далее бездушие, тьма кромешная.
Я всматриваюсь в эти лица, я ищу лица в дыму и пожарах, обнаруживая лишь копоть и сажу, человек выродился, его обуял бес. Дикие танцы, горящие чучела святых и мучеников, душевно больные зачарованы пламенем, упиваются вином и горят на потеху. Чертям раздолье и простор, любая дичь за истину сойдет. Хочется курить, лениво поплевывая свысока, но мир усердно пытаются поставить на колени, прогнуть под дикость и варварство этой чумы. Как же мы безнадежно больны, как глупы и доверчивы. Верим в рай на краю пропасти.
Чиз-з-з-з! Мусорщик, лишенный улыбки, над ним вечное свинцовое небо, монохром пустых глаз. Кожа схожая на старый папирус размокла вчерашней газетой, его худой долговязый силуэт исчезает в темноте норы. Лужи цвета ртути вздрогнули от порыва ветра, отчетливо послышался вой. Чиз-з-з-з!
Мучительное перерождение, запах нечистот и мокрой шерсти. Свидетели твоей жизни, только крысы. Этим миром трудно дышать, в нем тяжело существовать. Вся жизнь это голод, он ежедневно съедает тебя, бьёт своим извечным превосходством, и нет выхода, зреешь словно гнойник.
Бог? Где та крохотная замочная скважина в царствие твое? Лазейка, а не тернистый путь нищих, больных, обездоленных, наглых мерзавцев, святош, кастрированных котов и прочей ярморочной публики. Люди, чьих лиц не помню, говорят, что не справедливо от рожденья быть обречённым на вечный голод. Тратить жизнь на поиски пропитания в отравленном мире и так день за днём. Молчишь, чтобы не выдать присутствия. Мёртвыми глазами, изучая пищу. Сытость лишает день пустоты, следовательно, отодвигает на второй план смерть и скучную вечность.
Болезнь, давняя, жуткая, идущая от сотворения мира, ест нутро, пробуждая тебя. Заново рождён или воскрес? Любимец фортуны, а может святой поедающий трупы? Когда мертвечина приестся до тошноты и проснется упырь. Мир окончательно и бесповоротно изменится, именно твой мир.
Возникнут голоса отовсюду, это заговорит кровь живых. Ты будешь пьянеть, и входить во вкус увлекающей охоты. Живые люди, теплая кровь, мечты, легкое состояние пьянящей эйфории. Голод пройден и оставлен во вчерашнем дне, а прошлое забыто, этого никогда не было. Есть сейчас и это до одури прекрасно. Теряется нить, источается время, ты оказываешься там, где не хотел быть.
Голод на сотни лет вперед. Охота, это поиск слабого звука зазевавшейся помойной крысы. Чья кровь горькая отупляет и не пьянит рассудка. Видишь себя в лужах, проваливаясь в чуждое отражение плывущих туч. Дождь размягчает плоть, делая из тела доступный кусок отсыревшего хлеба с ожиданием вечно голодных воробьёв. Времени нет.
Что же было когда-то? Забыто, не вспомнить. Но что-то же было, несмотря на стертые имена и лица. Мусорщик молчалив, монолог не его амплуа. Беспамятство, индульгенция сегодняшнего оправданного бытия. Были люди привычные, едва знакомые, которые любили, жили и строили. Храмы наших мечтаний, держащие шпилями, куполами небо, чтоб не рухнуло. Могучие атланты из веры и камня хранящие греховность заблуждений дня и скрытность таинств ночи.
Любовь веселила, счастье дарила, человек обретал надежду, и смело смотрел вдаль своих дней. Он верил, не умножая скорби. Дни убывали, тени росли, крепли ветры, в которых холод и лед. Зима, эпоха ценою в тысячу лет дымной чумы. Прожорливого существа любящего сумрак и сырость тумана. Память вязла в этом болоте, человек забывал имя свое, терял лицо и после, отчаявшись, предлагал душу.
Путь в небо пролегает через бездну. Глупые глашатаи разнесли очередную идею по миру, словно чуму. Проклятое золото, это солнце их пасмурного дня. Мир подыхает, его конец ощутимо близок, их вера проста в исполнении, рубить головы. Много вина, много опия, черти ошалеют от прихода божественных откровений. Выползут из нор своих, оденутся в пурпур и золото. Много народа задёшево купят и поведут за собой на погибель. Пьяные мы не вдумчивые.
Век не пропьешь и в водке не утопишь. Наступит трезвость, и возрождать придется загубленный мир. Сумасбродство, кровь, глупость, все конечно во времени, дальше за тучами, можно разглядеть солнце.
Люди устанут быть дураками и под чужую дудку плясать. Неизвестный подарит красоту, в которой есть зерно возрожденья, мыслей вольных, искусство любить. Время наполнится поэзией, философской беседою, ненавязчивой легкостью прожитого дня.
