- Фриц, что ли?
- Западный, - уточнил Хаустов. - Комиссаров! Разъясни своим гаврикам на тему "У советских собственная гордость". А то вон уже стекла захватали.
Комиссаров вмешался в оргию низкопоклонничества:
- Давайте, ребята, кончайте. Дети, что ли?
Прижимаясь щеками к правому переднему стеклу, ребята восторгались:
- Ну, Бундес! Двести двадцать выжимает!
- Не колеса, бля... Ракета!
- Как раз с ракетами, ребята, - сказал им Комиссаров, - перевес на вашей стороне.
Солист выплюнул жевательную резинку:
- Без демагогии нельзя?
Нахваливая технику противника, "Веселые ребята" поднялись в отель. Привратник уже первым протягивал руку ударнику.
Хаустов заметил:
- Смотри-ка, голову поднимают. Уже и в джинсы влезли, как один. Подраспустил ты группу, Комиссаров.
- Тлетворное влияние.
- Противодействуй.
- Что я могy? Один в поле не воин...
Под радужным светом люстры и в окружении "звездочек" в фойе сидел замотанный в длинный шарф небритый усач - расстегнутое черное пальто и тощая авиасумка "MALEV" на коленях. Усач поднялся начальству навстречу и сказал по-русски:
- С праздничком, товарищи! Ваш гид и переводчик отныне до конца. Шибаев растерялся:
- Как это переводчик? У нас уже есть!
- Теперь я за нее.
- А она где?
- В Будапешт отозвали.
- Кто посмел?
Переводчик развел руками.
- Не могу знать. Наверно, муж.
- Муж-обьелся-груш... А разве она замужем?
- Понятия не имею. Она не из "Ибуса". По другой линии. Практикантка что-то в этом роде.
- Ты, значит, профессионал?
- Скромность, конечно, украшает, - улыбнулся переводчик. - Но эта моя жизнь - Дорога Номер Пять.
- Что за дорога?
- А вы не знаете? Е-5! Трасса Запад-Восток. Которая от Британских островов через Европу до самого Стамбула.
- Ишь, какой важный, - продолжал нарываться Шибаев.
- Конечно, я обслуживаю только наш отрезок. Но в бюро они меня так и называют - Человек-дороги-номер-пять.
- Ладно, Человек... Ты-то, надеюсь, не замужем?
Сверкнув глазами гневно, переводчик рассмеялся шутке начальника поезда Дружбы. После чего добавил:
- А для друзей я просто Золтан.
* * *
Праздновать начальство убывало на озеро Балатон - по приглашению советского посольства в Будапеште. На прощальный прием в шибаевскую "сюиту" пригласили всех, помимо дауна и "звездочек" до шестнадцати.
- Воздержусь, - сказал с кровати Александр. Заложив руки под голову, он изучал эротов.
- Уклоняешься? - Комиссаров выключил бритву. - К тебе что, Хаустов приставал?
- Да вроде нет.
- Кризис у него на сексуальном фронте. Сам же видишь: на грани прободения человек. К тому же и без дела застоялся. Можно понять. А в этого быка я бы и сам охотно... чем их там в Испании кончают? Бандерильями?
- Шпагой.
- Приходится считаться, тем не менее. Фигура. Имеет выход, говорят, на Самого.
- Видеть эту рожу не могу. Пить тоже.
- Что ж, ты - стрелок вольный. А мне придется. Хорошо хоть средство самозащиты есть... У кого что, а у меня желудок на этой работе полетел. А ведь в армии так гвозди мог переварить. - Комиссаров выдавил в стакан французский "жель", размешал древком красного флажка и выпил.
- Очки мне надевать? Фонарь, по-моему, прошел.
- А венгры предусмотрены?
- Наверно, будут.
- Лучше в очках. И это... рот у тебя белый.
Комиссаров вымыл губы и надел зеркальные очки.
- Так и быть, уклонист. Оставайся. Чем собираешься заняться?
Александр фыркнул.
- Онанизмом.
- Что лучше, кстати, чем искать на жопу приключений. К тому же, за кордоном. Если без изысков, конечно. В умывальник по-солдатски.
- Спасибо, патер.
- А кроме шуток?
- Я откуда знаю? Схожу орган посмотрю.
- Ты не католик, случаем?
- Нет, не католик. Но двенадцать тысяч труб!..
- А потом?
- Может, в кино. Напротив.
- На "Клюта"? Он же по-венгерски.
- Субтитры по-венгерски. Он по-английски.
- А ты что, понимаешь?
- Да как-нибудь. Не нервничай. ЦРУ здесь нет. Домов терпимости тоже.
- Ну, за тебя я в этом смысле не волнуюсь.
- Отчего же?
- А характеристику читал, - отшутился Комиссаров. - Морально устойчив, политически выдержан.
- А здесь не все такие?
- Ох, Андерс, Андерс... Ключ внизу оставь.
Он вышел.
Александр поднялся. Расщелкнул бритву и выдул в раковину чужую щетину. Подумал и обтер одеколоном сетку.
Лицо его в зеркале не отражало ничего.
Перед выходом он вынул из сумки свой парижский плащ. С Москвы не надевал - со дня отъезда. Из непробиваемого ветром габардина на шелковой подкладке и с мужественными погончиками.
- Just a moment, sir! - задержал его дежурный с бакенбардами а ля Кошут. Он вынул из-под стойки книгу в изношенной газетной обертке. - I was asked to pass it over to mister Anders?.
Александр пролистал - ни записки, ничего.
- Something else, may be?
- I'm afraid it's all. Very sorry ?.
Привратник открыл ему дверь. "Мерседес" за колоннами отсвечивал газовым заревом.
Он поднял воротник плаща и повернул направо.
* * *
Собор ему не открылся.
Все двенадцать тысяч труб молчали за дверью, запертой, возможно, по причине светского праздника.
Рядом было нечто вроде амфитеатра. Современного - для представлений на открытом воздухе. Он взошел по ступеням на самый верх и опустился на камень. Сидел и смотрел на пустую арену и собор. Единственный был зритель.
Он вынул свою книжку. Сорвал газетный супер, скомкал и отбросил. Это был сборник рассказов. На серенькой обложке условный урбанистический пейзаж и алые слова названия.
Крестиком в оглавлении она отметила текст под названием "Жизнь хороша еще и тем, что можно путешествовать".
Наверное, произвел впечатление.
На тему о паломничестве был рассказ. Один вполне нормальный юноша, к тому же и скрипач, без всяких видимых причин вдруг заподозрил, что он автор неслыханно чудовищного преступления - особо тяжкого. Он выезжает к месту злодеяния, но до причин не доберется никогда, увязая в их последствиях, как в янтарной, прозрачной и вневременной слезе, пролитой, может быть, самим Всевышним... погибая этаким обреченно-суетным комариком, раздувшимся то ли от крови, то ли от избытка самомнения. А в путешествии он застревает еще и потому, что вынужденно едет без билета...
Представляя все это под взглядом светло-синих глаз, Александр перечитал свой текст.
Под последней фразой был телефонный номер.
Он был написан на нижнем поле страницы мелко, легкими касаниями. Как будто с целью остаться незамеченным. Карандашом - чтобы, заметив, можно было бы стереть без ущерба для белизны.
Во всей книге больше ничего. Ногти следов не оставили, запах выветрился, дыхание испарилось.
Только этот номер.
* * *
Мощеные улицы старого сердца города были пустынны. Из знакомого кафе он позвонил в Будапешт. После паузы замешательства мужской голос лет пятидесяти, но уверенный и полный спермы перешел на английский:
- I'm afraid Ibi is out until next week. Who is ringing, please?
- Oh - just a friend.
- Would you like to leave a message, or can I ask her to ring you back?
- No, it's all right. ГП call her back?.
Голос задал еще один вопрос - без уверенности:
- Is it you, Timothy?
- Certainly not?, - обиделся Александр и положил трубку. Официантка подмигнула ему, как своему:
- Love story??
Сотню на чай при этом не взяла. Удержав свою привычную двадцатку, вернула сдачу.
* * *
Он купил билет в кино. Сеанс начался полчаса назад, до следующего было много времени. Убивая его, как и всю свою жизнь, он сидел в сквере на центральной площади с названием Szechenyi. Вытянув скрещенные ноги, сжав в шелковой изнанке карманов кулаки и погрузившись под торчащий воротник.