– Погоди, Здоровяк, я совсем другое имел в виду.
– Я все понял, ты считаешь, что я гожусь только для женской работы.
– Хватит тебе, Морис, я ничего такого не говорил. И никто над тобой не смеется.
– Еще как смеются. Вчера я неправильно написал одно слово, и Джо Брэди назвал меня тупицей.
– Так вот почему ты его ударил! – усмехнулся брат. – Ох и Брэди, тоже мне гений нашелся. Сам-то даже и шнурки завязывать не умеет. А уши его видел? Ну серьезно, как обзывать кого-то тупицей, когда сам такой лопоухий?
Я неохотно улыбнулся.
– Не расстраивайся, Здоровяк. Мы все уладим. Мы с тобой вдвоем против всего мира. – Брат в шутку схватил меня за шею и взъерошил мне волосы. – У тебя все получится.
Но у меня не получалось. И каждое утро меня, орущего и брыкающегося, с трудом вытаскивали из постели. Я никогда прежде не видел отца в таком бешенстве.
– Черт бы тебя побрал, щенок! Вылезай отсюда!
Я держался за ножку кровати, однако папа тянул с такой силой, что в итоге мои руки разжимались. Весь в слезах, я стоял посреди комнаты в ночной сорочке и кричал, что никуда не пойду. Мать с трудом меня одевала, мое тело сжималось в тугой комок. В школу шел голодным, так как от завтрака отказывался.
Тянулись дни. Родители перестали упрашивать меня и выталкивать за дверь по утрам, а вот Тони не уставал повторять, какой я замечательный. В те времена не было принято поддерживать и утешать своих родственников. Нет, тебя угрозами заставляли стать тем, кем ты должен быть. Однако именно благодаря словам Тони мне удавалось ежедневно преодолевать путь до школы и высиживать те мрачные часы, когда мой мозг прямо закипал от незнания ответов. Я просто боялся подвести брата. Я был непроходимо тупым, но не хотел, чтобы и он считал меня таким же.
Даже когда Тони перестал учиться, он все равно каждое утро провожал меня в школу – иначе меня было не заставить. Брат сам просил отца отпускать его на двадцать минут. Шли мы молча, да и в классе я никогда не поднимал руку и не произносил ни слова. Я практически сползал под парту, чтобы меня не замечали.
Три года спустя учитель все-таки пришел к нам на ферму. Я уже был дома и занимался курами. Заметив мистера Даггена во дворе, я спрятался за курятником. Мать взволнованно вытерла руки о фартук и подошла к нему. Они быстро о чем-то переговорили, и мама направила учителя к отцу, который работал в поле вместе с Тони. Брат вскоре вернулся.
– Чего он хотел? – Я выбежал из своего укрытия и перехватил Тони, когда он уверенно шагал к задней двери дома.
– Не знаю. Мне велели пойти попить чаю.
– Для чая еще рановато. Это из-за меня, да?
– Говорю же, Морис, понятия не имею. Я жутко проголодался. Возвращайся в курятник, а я подойду через минутку.
Я послушно вернулся и, прислонившись к деревянным дощечкам, начал размышлять о том, что меня ждет. Неужто отправят в специальное место, куда свозят всех людей, которые не способны прочесть и строчки из книги? Я ходил кругами, пиная попадавшихся мне под ноги кур.
Через пару минут пришел Тони, вокруг рта еще оставались крошки маминого хлеба.
– Не переживай, Здоровяк, все будет хорошо, – с улыбкой сказал он, хотя в его глазах я все равно видел беспокойство. – Чего бы он там ни сказал, мы все преодолеем вместе, верно?
Я пнул соломинку, не в силах взглянуть на брата.
– Ну же, Здоровяк, что я всегда тебе говорю?
Я по-прежнему не желал прерывать молчание.
– Ты и я против всего мира, так ведь? Давай, Здоровяк, повторяй за мной.
– Ты и я… – раздалось мое бормотание. Не поднимая головы, я шаркал по земле подошвой ботинка. Зачем скандировать эту дурацкую фразу, если на самом деле в этой битве сражались не «он и я», а «я и моя тупость»?
– ПРОТИВ ВСЕГО МИРА! – закончил за нас двоих Тони и ободряюще похлопал меня по плечу. – Вот так-то.
Мы оставались в курятнике, пока отец и учитель, занятые серьезной беседой, не прошли мимо. Папа проводил мистера Даггена до покосившегося забора, где они и окончили разговор, а на прощание кивнул ему, приподняв кепи. Когда гость скрылся из вида, отец перевел взгляд на Тони и подозвал его к себе. Брат положил руку мне на плечо и шепнул:
– Не забывай, ты и я.
И он поспешил к папе.
Час спустя вся семья собралась на чай вокруг длинного кухонного стола. Тони не проявлял ни малейших признаков беспокойства.
– Мистер Дагген считает, что тебе лучше заняться работой на земле, Морис, – объявил отец. – Говорит, ты уже большой и сильный – станешь отличным фермером, как и твой старший брат. Что скажешь? С книгами-то у тебя все равно не ладится, так ведь?
Я проглотил хлеб, представляя, как он скользит вниз по горлу и проваливается в живот.
– Да, – буркнул я в ответ, не отрывая глаз от тарелки. Голову я опустил так низко, что едва не задевал носом еду.
– Вот и хорошо. Мама спросит, есть ли какая работенка на ферме Доллардов. В школу завтра не пойдешь. Пока что-нибудь не подвернется, будешь помогать нам.
Мое смущение заполнило все пространство, оно пеленой окутало чайник, кувшин с молоком и тарелку с вареными яйцами. Доедать не было сил. Закрыв глаза, я отпил чая, чтобы сглотнуть комок стыда в горле.
– Это ведь к лучшему, Здоровяк! – прошептал Тони, когда мы уже лежали в кровати. – Учеба дается не всем, а вот земля – совсем другое дело. Ты только посмотри на свои руки! Для этой работы они и созданы.
Я поднес ладони к лицу, пытаясь разглядеть их во мраке. Да, на этот раз Тони был прав, но мне все равно хотелось добиться большего, в особенности ради него.
Дом Доллардов считался красивым, хотя моя мать никогда его так не оценивала. Она ведь тоже там трудилась – на кухне. У десятилетнего мальчишки первый день работы вызывает жуткий страх. Мы с мамой пошли вместе, она болтала со мной всю дорогу, а я ее почти не слушал – разглядывал каштаны, встречавшиеся на нашем пути вдоль полей. Больше всего меня интересовали огромные конские каштаны, что торчали из зеленой оболочки. Джо Брэди увидит – обзавидуется. Некоторые мамины слова я все же уловил, что-то там про хорошие манеры. Я не осознавал, что меня ждет, пока не оказался под бдительным оком Ричарда Берка, управляющего фермой. Хозяин дома, Хью Доллард, полностью доверял этому суровому мужчине. За шесть лет работы под его началом я частенько видел, как они о чем-то шепчутся, едва не соприкасаясь лбами. К десяти годам я вымахал до метра шестидесяти сантиметров и ростом был почти с маму, а шириной плеч и силой не уступал Тони. Берк взял меня без лишних вопросов.
Мама работала по утрам, помогала кухарке с выпечкой: десять буханок хлеба в день для прислуги; яблочные пироги и лепешки для самих Доллардов и другие изыски, если они ждали гостей. Когда мы шли через поле, мама всегда что-нибудь напевала. Ее любимой песней была «Спокойной ночи, Айрин». Я тоже подпевал, и мать говорила, что ей нравится слушать мой голос. За пару лет до этого она хотела отдать меня в хор отца Моллоя. Попав на алтарь рядом с другими претендентами, сплошь девочками, я не мог издать ни звука. Просто оцепенел от ужаса при одной мысли о выступлении перед публикой. В хор меня, естественно, не взяли, зато я постоянно пел вместе с матерью и знал наизусть кучу песен: «Булавог», «Скажу я маме», «Оркестр Макнамары». Годы спустя я поразил своим талантом Сэди и даже пару раз спел тебе колыбельную, когда ей никак не удавалось тебя уложить. Стоило мне только погладить твой лоб, и ты засыпал. Теперь я подпеваю лишь ветру, что воет у ее могилы.
Моя мама никогда не повышала голоса и говорила только по делу. Ничего лишнего. А еще она была не из улыбчивых. Наверное, я хорошо запомнил ее смех, потому что редко его слышал. Такой милый и тихий, едва ли не смущенный. Однажды мамин брат, дядя Джон, привез из Лондона банан. Подобной экзотики мы никогда не видали. Он положил банан на фарфоровую тарелку – помнишь, были у нас синие такие, с узором в китайском стиле? В общем, лежит банан прямо посреди стола вроде какого-то драгоценного камня, а мама посмотрела на него и как засмеется. Ее смех был чистым и мелодичным, словно песня дрозда. Когда кто-то из родных приходил посмотреть на странного вида фрукт, маму снова разбирал смех. Я специально вел людей к нам домой, чтобы еще немного насладиться этим звуком, ощутить ее счастье. Помню, закрывал глаза и утыкался головой в мамин фартук, чувствуя вибрации ее тела. Это было восхитительно. Однако если маму и дома было сложно рассмешить, то на работе даже не стоило пытаться.
