Я всерьез полюбил футбол. Именно ради него я каждое утро преодолевал путь до школы. На перемене учитель закатывал рукава и принимал выжидающую позу в воротах. Если мяч не летел в его сторону, он начинал бегать между штангами, покрикивая:

– Да бей уже! Закрывай его! Дай пас!

Девочки прыгали через скакалку у задней двери, подальше от нашего мяча. Пока я, весь потный, восторженно носился по двору, до меня долетали обрывки их смеха и споров (ругали тех, кто плохо прыгал). Раньше я никогда не играл в футбол, дома у нас были только клюшки для хоккея на траве. Теперь же я отдавал новой игре все свои силы. Отлично перехватывал мяч, не останавливался перед борьбой. Если мяч был у Тони, я цеплялся за брата всеми конечностями, лишь бы ему помешать.

– Перестань уже, а? – Он со смехом отмахивался от меня, как Кинг-Конг от тех самолетов. Упирал ладонь мне в лоб, негодяй, и вытягивал руку во всю длину, чтобы я не подобрался слишком близко. Несмотря на это, я продолжал молотить руками. Без конца падал, разбивая колени в кровь, однако ничто не могло умерить мой пыл.

– Молодец, Хэнниган. Вставай, так держать! – кричал учитель, стоя в воротах.

Я ужасно радовался его похвале на нашем импровизированном футбольном поле, ведь в классе все мои усилия были напрасны. Любой мой ответ мистер Дагген встречал молчанием или неудовлетворенным взглядом. Сколько бы он ни бился, я никак не мог понять разницу между некоторыми буквами – да и не очень-то желал. Интерес к книгам падал, как соскакивающие с коленок гольфы. В такие моменты мне хотелось просто положить голову на неровную деревянную парту и, ощущая гладкость ее поверхности, которая прошла через множество рук и слоев лака, закрыть глаза.

Похвала учителя на игровой площадке действовала безотказно. Я снова и снова бросался в атаку, не беспокоясь о возможных травмах. И как же я был расстроен, когда перемена заканчивалась и нас вели обратно в школу. Внутри все сжималось от одной только мысли о темном кабинете и подавленном состоянии.

Несмотря на усилия всех вокруг – и особенно Тони, – никаких успехов в чтении я так и не добился. В голове был сплошной сумбур, я никак не мог понять, что написано на доске или в учебнике. С цифрами дела обстояли получше, тут я хоть как-то разобрался. Освоил сложение с вычитанием, а потом даже умножение. Тони заметил мой прогресс и всю дорогу из дома до школы и обратно задавал мне примеры – в виде игры, чтобы я научился считать деньги и понимать время по часам. Чтобы мама с папой и мистер Дагген от меня отстали.

Брат пытался объяснить мне и буквы, соотнося их с разными образами: «Б» – это барашек, «В» – это волк. Иногда я узнавал буквы, если они были написаны отдельно или стояли в начале слова. Но как только они оказывались в середине или в конце, страница расплывалась перед глазами, и я не мог правильно прочитать написанное.

Однажды по дороге домой Тони так долго пытался мне что-то растолковать, что я не выдержал и ударил его.

– Хватит уже называть себя тупым, Здоровяк. Ты ничуть не хуже остальных.

– Отстань! – в отчаянии крикнул я и вслепую ударил; брат согнулся пополам. – Я ужасно тупой!

В слезах я убежал в рощицу перед нашим домом, пораженный тем, что сумел одним ударом одолеть брата. Я пробирался меж деревьев, притаптывая упавшие листья и ветки, когда меня вдруг одолел стыд за мой поступок. Обессилев, я наконец замедлил ход на полянке, с которой было видно земли Доллардов, и от ярости завопил с такой силой, что этот звук, как мне казалось, донесся через поля и холмы до самого Данкашела.

Вернулся я уже затемно. Судя по урчанию в животе, порог дома я переступил около шести вечера. На кухне постукивали чайными принадлежностями. Все разговоры затихли, когда я зашел и сел у края стола, однако мама продолжила разливать чай по чашкам, будто ничего не произошло. Я не смел поднять головы. Все водил ладонями по коленям и надеялся, что из приличия родные просто не станут обращать на меня внимания. Вдруг прямо передо мной стукнул нож, и я увидел на своей тарелке кусок хлеба. Даже не глядя, я знал, что его положил Тони. Я поймал взгляд брата – он улыбнулся и подмигнул мне.

Мистер Дагген, надо отдать ему должное, был не самым плохим учителем. Люди такое рассказывают о тех временах… Хорошо, что меня не избили до синяков или еще похуже. С годами мы с ним словно бы пришли к некой договоренности: я хорошо вел себя в классе, а он не доставал меня вопросами. Мистер Дагген не подгонял меня и не унижал перед всеми, не ставил в угол, не обзывал лентяем. Думаю, он просто не представлял, что со мной делать. Это нас и объединяло. Туалетов в школе не было, но учитель понимал: если я прошу выйти, значит, мне нужен небольшой перерыв. Я бродил по заднему двору, перелезал через ограждение и шел в поле, смотрел, как работают соседи, любовался природой. А потом, хорошенько подышав свежим воздухом, возвращался в класс, где слушал и смотрел на тех, кто делал успехи.

Однажды за обедом – мне тогда было, наверное, лет семь – я решил, что с меня хватит. Три года я пытался освоить хоть что-то, брату же к тому времени оставалось учиться всего несколько месяцев. С июня двенадцатилетнего Тони ждала полноценная работа на ферме с отцом. В тот день, как мне помнится, я особенно отличился в футболе: забил кучу голов, сделал несколько важных перехватов и даже пару раз отобрал мяч у Тони. Я блистал на поле, а затем учитель остановил игру и повел всех обратно в класс. Тогда-то и стало ясно, что я не могу туда вернуться. Словно тяжелый груз лег мне на плечи и придавил к земле – не пошевелишься. Дыхание перехватило. Я присел на низкий заборчик, тянувшийся вдоль территории школы. Остальные ребята – гольфы спущены, колени в синяках – побежали в школу. Заметив меня, учитель подозвал Тони и шепнул что-то ему на ухо. Они оба посмотрели в мою сторону, потом мистер Дагген зашел внутрь, а брат направился ко мне.

– Все хорошо, Здоровяк? Идем, пора на занятия.

– Я хочу домой.

– Домой пока нельзя. Давай, а то учитель ждет, – сказал Тони, ожидая, что я пойду за ним.

Я молчал и не двигался с места.

– Послушай, осталось немножко. – Брат положил руку мне на спину и подтолкнул вперед. – Не успеешь оглянуться, как уроки уже закончатся.

Он продолжал толкать меня до самого входа в школу – с такой силой, что я едва не упал на пороге класса. Я медленно прошел на свое место, касаясь рукой каждой парты, и остаток долгого дня просидел с угрюмым видом.

– Ненавижу школу, – твердил я снова и снова по дороге домой.

– Все наладится.

– Да, конечно. Чего я тогда все такой же тупой, как и в первый день учебы?

Я обогнал брата и побежал домой, как будто во всем этом виноват именно он. Пронесся через кухню, не обращая внимания на изумленное лицо матери, залез под кровать, в самый дальний пыльный угол, и отказывался выходить. Так и лежал там, ковыряя потертый ковер, наполовину прикрывавший холодный бетонный пол. Сквозь щели в деревянной двери доносились обрывки приглушенного разговора.

– Что стряслось, Тони? – спросила мама, когда он наконец пришел.

– Ничего серьезного, правда. Не пойму, что на него нашло. Я разберусь.

Тони сел у кровати. Он принес мне стакан молока и кусок хлеба с маслом, которым мы всегда подкреплялись перед тем, как пойти помогать отцу. Брат поставил свою тарелку рядом с моей, но я все не вылезал, и тогда он продвинул ее чуть дальше под кровать. Когда в животе заурчало, я не смог больше терпеть и начал отковыривать крошки хлеба. Затем все-таки вылез и сел возле Тони. Мы ели молча, глядя на идеально заправленную кровать сестры. Все подушки и одеяла лежали ровно, сверху постель была прикрыта покрывалом, которое Дженни и Мэй связали прошлой зимой. Ночью под ним становилось намного теплее и уютнее.

– Может, и нам такое связать? – предложил Тони.

Я уставился на него как на сумасшедшего.

– Да, это вроде как девчачьи штучки, зато как спасают от холода!

– Ты хочешь, чтобы надо мной еще больше смеялись?