– Фура, мне кажется, если нам и следует избегать каких-то мест, так это тех, где испытывают к Босе особую неприязнь. Как насчет третьего варианта?

– Не думаю, что он годен.

– Все равно расскажи.

Ее палец перескочил к тридцать седьмой процессии и опустился рядом с восковой надписью.

– Колесо Стриззарди. Колесный мир, как можно догадаться. Подойти к нему будет так же просто, как к Катромилу, с учетом нюансов. Население – около трехсот пятидесяти тысяч, так что здесь немного оживленнее, чем в других местах, хотя не стоит придавать этому слишком большое значение, ведь перепись проводилась очень давно…

– Раз там есть люди, значит он нам подойдет. Прости, но мне кажется, что этот вариант намного лучше предыдущих. Метерик неплох, если не считать топлива и неприятностей, которых стоил бы нам этот визит, но я предпочла бы иметь дело с миром из тридцать седьмой процессии, а не тридцать шестой. Разница всего в одну процессию, но между внешними орбитами сведения быстро теряются.

– Как и опыт космоплавателей и торговцев. Но разве Колесо Стриззарди не слишком глубокое захолустье? Тот, кто решит покинуть нас, окажется на краю цивилизации.

– Мы оповестим об этом всех, прежде чем кто-то решит списаться с судна, – сказала я. – Между прочим, то, что ты сказала про Метерик, относится и к Стриззарди. Если там застряли какие-нибудь разумники, мы сможем набрать новых матросов.

– Мм, – с сомнением протянула Фура. – Я все-таки предпочитаю Катромил.

– Тогда почему ты предложила Колесо Стриззарди, если так настроена против него?

– Буду честна. Я знаю, что на «Мстительнице» царит определенное настроение – кое-кто думает, что я вышла за пределы полномочий, всегда добиваюсь своего. – Она убедительно изобразила сожаление, даже складки появились у рта. – На этом корабле было немало монстров, я не хочу стать еще одним. Так что проявлю гибкость.

Это удивило меня, в хорошем смысле, но я сделала все возможное, чтобы принять услышанное без фанфар.

– Я изложу твои доводы честно и прямо, даю слово.

– Мне не нужно твое слово, сестра. Я верю, что ты поступишь правильно по отношению ко мне – и ко всем нам.

Зазвонил интерком. Фура бросила на него сердитый взгляд:

– В чем дело?

– Мисс Арафура, – сказал Паладин, – солнечное погодное явление ослабевает. Согласно последним прогнозам на всеобщей волне трещальника, новые возмущения не побеспокоят нас по крайней мере неделю.

– Мы с Адраной будем слушать кости на тот случай, если на горизонте появится что-нибудь еще. И это все, Паладин?

– Нет, мисс Арафура.

Фура переключила интерком на личный канал, чтобы было слышно только в рубке.

– Продолжай, Паладин, – сказала она.

– На пике шторма, когда наши операционные системы испытывали наибольшие помехи, я обнаружил тревожные сигналы от нескольких корпусных приемников.

– Это связано с самим штормом? – спросила я, думая о том, что электромагнитные помехи уже свели с ума наши компасы.

– Не уверен, мисс Адрана. Вполне возможно, что шторм вызвал ложные сигналы в ряде моих сенсорных цепей, и я учел такую возможность, где это представлялось разумным. Но есть также вероятность, что другой корабль обнаружил нас с помощью локационного импульса.

Паладин был прав насчет шторма, однако после того, как он утих, наше беспокойство усилилось. Я хотела бы знать наверняка, что произошло, но, как и замеченные Сурт две парусные вспышки (лишь одна из которых попала в официальный журнал наблюдений), инцидент посеял еще большую тревогу. Прежде всего, шторм действительно мог сбить с толку бортовые приемники и они могли выдать ложные показания, создав впечатление, что нас засекли с помощью локационного импульса, хотя на самом деле ничего не случилось.

Но если один корабль действительно преследовал другой и хотел обнаружить его, чтобы поточнее определить положение и дистанцию, то период повышенной солнечной активности был именно тем временем, когда можно на такое отважиться. Если все проделать быстро, ограничиться одним локационным импульсом, то нам будет трудно отличить его от ложных показаний, вызванных штормом, и у другого корабля будет совсем мизерный риск выдать собственное местоположение. Поскольку наше оборудование уже давало сбивчивые показания, а наиболее чуткие приборы были втянуты в корпус, овчинка стоила выделки. Я представила себе человека, который ссутулился над мерцающим экраном подметалы в рубке призрачного преследователя, держа руку на кнопке в ожидании момента, когда шторм обеспечит максимальную путаницу и можно будет послать локационный импульс. Через секунду наш корабль появился бы на экране подметалы в виде тусклого, расплывающегося пятна. Наш корпус был антрацитовым, паруса – чернее самой тьмы, но, отразив лишь малую долю импульса, «Мстительница» выдала бы свое местоположение.

Идеальный расклад. Можно было бы под прикрытием шторма послать локационный импульс в сторону преследователя, воспользовавшись той же сумятицей, но мы о таком не подумали, а теперь шторм слабел, и вряд ли имело смысл запускать подметалу. Если это сделать, обе стороны в точности узнают, где находится противник, и установится в некотором роде паритет. Но ведь мы не уверены, что нас засекли, а значит, запуск подметалы лишит нас секретности – преимущества, которым мы еще обладаем.

Если там вообще есть другой корабль.

Но сенсоры Паладина засекли импульс, исходящий из той же части неба, что и парусные вспышки. Список любопытных вещей, в которые я верила, все удлинялся, но совпадения в нем не значились.

Я повернула колесо замка, открыла дверь, вошла в тесное пространство без окон, а затем заперла дверь изнутри, затянув колесо до упора.

Череп занимал большую часть комнаты, он был подвешен к сферической стене с помощью тросов, каждый из которых по всей длине был снабжен пружинами, гасящими любые вибрации. Череп был вытянутый, как лошадиный, но гораздо крупнее, и, найдись в нем достаточно большая дыра, я бы легко пролезала внутрь и использовала его как койку. Не то чтобы мне этого сильно хотелось. Сквозь глазницы размером с кулак виднелся интерьер, напоминающий пещеру: тонкие гребни, костяные перегородки, а еще завесы из ткани, похожей на марлю. И по всему внутреннему пространству рассеяны сотни крошечных огоньков, соединенных тончайшей паутиной: кружевные останки чужеродных нейронных цепей.

Эти огни встревожили меня задолго до того, как я впервые увидела мигальную башку; теперь же тревога вызвала дрожь. Огоньки мерцали, потому что какой-то загадочный процесс все еще продолжался, хотя череп лишился почти всей органики. Это было похоже на город, чье население полностью вымерло, чья цель существования исчезла. Окна пустых зданий не светятся, ветер гоняет мусор по безлюдным улицам, но светофоры все еще горят, поезда метро ездят, а биржевые машины печатают бумажную чепуху.

Я убедила себя, что мигальная материя – всего лишь механизм, который никто не выключал, умный достаточно, чтобы делать свою работу, но недостаточно, чтобы понять, что его хозяин умер. Мигание продолжалось, потому что материя пребывала в контакте – точнее, пыталась восстановить контакт – с другими черепами, отдаленными неживыми родичами этого однажды явившегося в Собрание пришельца.

Это было удобно для нас – я имею в виду экипажи, – потому что давало еще один способ связи, помимо трещальника: мы могли запечатлевать собственные сообщения, встраивать их в инопланетные шепоты.

Трудность заключалась в том, что лишь немногие люди обладали способностью посылать и принимать сигналы через черепа.

Я была из таких. И Фура.

Из обладающих этим даром лишь один на тысячу по-настоящему хорош. Проблема в том, что способности постепенно исчезают, по мере того как нейронные структуры мозга затвердевают и превращаются в фиксированные паттерны зрелости. Мистеру Казарею, который учил нас с сестрой, было чуть за двадцать, когда он начал терять свой талант. К тому времени его синапсы уже сделались жесткими, больше не могли приспособиться к черепу. Казарей все еще мог читать череп на «Монетте», но его способность уменьшалась, и он никогда не смог бы настроиться на другой.