Арабесу по этому её утверждению показалось, что она в чём-то уже согласилась с ним, хоть и частично, и зазвонила в его колокол по разумной судьбе душевного общения. Радуя себя этим, он решил продолжать оспаривать её мысль:
– А может быть, потеря времени с познанием друг друга как раз и является прелестью жизни, а ваша служба, если будет всё упрощать, то этим и рушить процесс прекрасного общения. Если это дело доверить таким, как у вас, ангелам, упрощать разрешительный процесс сексуального общения, то разум без инициативы совсем может парализовать. Мне никак не понятно: вы что, хотите стать одновременно представителем тёмных и светлых сил? Сосредоточение зла, как и добра, здесь у вас налицо. Кто будет миловать души в этой свободе вашей любви, наверно, тот же, кто и совращать?
– С помощью обрядов можно оправдать всё и передавать самые интимные знания, и они же могут являться лечебной магией, ведущей к любому прощению. Женщин, как и мужчин, можно даже заслужить, подарить и принудить по провинности к жертвенности богам, в случае неразделённой любви, хоть не на длительное время, хоть насовсем. Лучше и безопасней всего продавать подношения счастья. В такой набор счастья может входить колдовской ритуал или шаманский массаж с дамой, и не обязательно с сексуальными услугами. Это мои женские раздумья, как фантазии, чтобы любовь была не только мотивом продажи, а и возможным собственным жертвоприношением.
– С тем, что в фантазиях вам отказать трудно, спорить не буду, – заметил Арабес. – Однако мне трудно представить, что в такой православный храм, вырезанный из дерева, что висит у вас на стене как художественное произведение, должен превратиться ваш дом.
Он подошёл и погладил изображение храма, висевшее на стене над электрокамином. Она, усмехнувшись, возразила:
– Представляете, при всех противоречивых обстоятельствах и несогласьях всё же это очень возможно и даже теоретически оправдывается необходимостью. Пусть это будет не православный храм, а храм свободной любви или некоего магического счастья, как его филиал, который допускал бы и узаконивал любые формы временных отношений. При развитии мира для освоения других планет могут быть разные ситуации, где мораль современной семьи будет невозможна, так почему там не может восторжествовать мораль свободной любви, как нужда, с которой вы не согласны? Да, возможно, тогда понятие верности может ограничиваться не целой жизнью, а только каким-то временем или не существовать совсем, – тут она остановилась, будто задумалась над тем, как выразить свою мысль, но, махнув рукой, продолжила: – Может восторжествовать и понятие колониальной любви под патронажем общественной необходимости и общественного разума или его религии. Так или иначе, нужно осознать, что основой семьи является семейная собственность, а при освоении других планет такого быть не может и технически, и экономически. В таких условиях продолжение рода должно будет зависеть только от научной и общественной необходимости, а любовь всегда зависит от личной чувственной фантастики. Исходя из этого понимания, я бы могла склониться перед природой внутренней потребности с жертвоприношением любовью и поклонением ей, как божественному проявлению природы. Только каким должен быть храм с поклонением природе, я не знаю.
– Это не столь важно. Возможен любой дом с эмблемой зеркального отражения месяца вокруг креста в руках Будды, с чашей любовной кутьи в подкове счастья. Месяц всегда является покровителем влюблённых, а его зеркальное отражение как отражение их душ.
– Это интересная трактовка, – заметила она. – Я бы ещё каждую личность верой связала с каким-то растением, допустим деревом. Девушкам раньше, когда все поклонялись природе, общины, подчиняясь устоявшимся традициям, знаково придерживаясь связи жизни с деревом. Развитие дерева связывали со своей жизнью, определяя этим многое, особо когда они сами высаживали свое дерево. Тогда относились к нему, как к небесному охраннику и, обрезая на нём ветки, ухаживали за ним, как за своей душой и судьбой. Точно так же, не сомневаюсь, в этом смысле можно было бы организовать подобное, но возрождение сомнительно. Жалко, хотя такое могло бы увеличить их приход. Хозяевами возможной религии любви, как высшей формы проявления природы, могли бы стать женщины, которые помогали бы сохранять их для поклонения. Их природе не свойственно насилие, а порой ради мира и спасения его они согласны больше с насилием над собой.
Тут она сама задумалась над вероятностью того, о чём сказала. Посчитав всё-таки это важным, хотела продолжить, но он подхватил её мысль.
– Вы не напрасно верите в поклонение природе, так как любовь, соглашусь с вами, есть высшая форма её выражения. Хотелось бы, чтобы ваши мысли и слова превратились в своеобразные Веды. Только свободная любовь идёт, скорее, от мук любви, а при некоторых нормах и к поиску более качественного потомства. В возможном мире прави ваши жрицы вряд ли смогут стать посланцами свободного от предрассудков мира. Посохами волхвов тоже стать не смогут, хоть вы их будете стараться являть небесными существами. Исполнять ваши требования и нести в этот мир пожертвования от небес вряд ли тоже смогут, как и вдохновить на них, скорее заблокируют и святую истину, и здравое развитие совсем. Чтобы этого не случилось, деньгами не поможешь. Однако ритуалы, обереги, песни можно возрождать, и они смогут дать силу и стать их Ведами помогающими людям жить дольше и любить больше, если они будут предрешены богами любви. Только их тоже надо найти в природе и помнить, что в языческой вере существовали и сворожьи дни, и сворожьи ночи. Только у сворожьего круга любви нет связи с предками и нет связи с нашими богами современных вер. Сворожья ночь над миром – это как индийская богиня Кали. Писалось где-то, что когда-то придёт сворожий день любви. В нём погибшие социальные паразитические явления вряд ли будут зовом к новой эпохе безмятежной чувственности, чтобы питать сознание и души людей любовью, как искусством. Тут всё путано, и трудно прийти к истине. Однако поклонение природе, согласен, должно являться движущей силой жизни, чтобы уйти от анархии. Каким же должен стать мир счастья и в каких понятиях торжествовать его храмы, мне не ясно.
Как только он закончил своё сумбурное изложение, перестал ходить и сел на прежнее место, а она, чтобы особо не напрягать его бессмысленными раздумьями, наполнила его бокал неким своим напитком. Уже после того, как они осушили свои бокалы, она, будто чувствуя уязвлённость его равнодушием к её чарам, продолжила своё утверждение:
– Если пожертвование от бога нельзя будет рассматривать как покупку проститутки, а, наоборот, восхваление женщин, идущих на свободу секса, как Юдифь на бой с врагом, ради спасения отечества, то свободная любовь и её храмы в определённых условиях и случаях могут существовать, если не будут отрицать и ломать устоявшиеся исторические формы сексуального общения.
Мораль таких героических женщин не осуждает, а значит, и женщин, спасающих общество от сексуального одиночества и самоудовлетворения, ради благородной цели счастья, почему же нужно будет осуждать? Может, лучше их, как лекарство, выписывать для спасения счастья общения? С тем же самым можно подойти и к необходимости готовить любовниц для смертников, если обществу нужна будет непобедимая такая армия. Смертники войны и смертник любви должны иметь свою героическую значимость. Для этого нужно творить обряды на дар и ниспослание любви по любому общественному требованию и желанию, как дар божественного, за явление подвигов и добра. В объятьях чувственной женщины мужчины говорят с богами и чувствуют их больше, чем в церкви. В древности подобное существовало и осуждения не знало, а за подвиг в честь дамы ублажать героев готовы были все. За женщин они на смертные подвиги больше и охотнее шли, чем за Бога. Порой только соитием любовь и возбуждали. Подумайте, для чего мы живём? – с усмешкой, полушутя, заключила она.
Он опять не знал, что ей сказать и чем ответить, так как посчитал, что её эмоциональность скорее определена женским самолюбием, чем логическими раздумьями о каком-то смысле. Наконец, чтобы не выглядеть немым истуканом, как-то собрался с мыслями и стал говорить, стараясь быть вразумительным:
