Не до гнилого балагурства этому народу. Он предан целиком.

А преданность рождается тогда, когда не предают. А Юлий не предаст. И не продаст. Им кажется сейчас – толпой. Они в едином вздохе с кружащейся большою головой, готовы в это верить. Верят.

Но знают и другое. Поодиночке. После. Иногда.

…

Из группы нарядных дам одна (не ниже категории «В») выделялась особенно. С рыжими волосами, в лиловом, наглухо закрывавшем тело, атласном с серой отделкой платье, гладко облегавшем прелестную фигуру. Платье подчеркивало изумительные изгибы. Выпускало на волю обнаженную высокую шею. От шеи кверху, под шляпу завивались медные волосы.

Великолепная женщина пребывала в полной силе прельщения. Держалась скромно, но умело, неуловимо выделяя позой то одну часть тела, то другую, губами выдувая сквозь улыбку невинные майские ароматы. Они текли, опровергая август.

Она была желанна.

Стоявший рядом с ней худой мужчина с желтым боткинским лицом (возможно иноземец), ликуя, незаметно для себя, но явственно для всех, все тянул и тянул к ней шею. Обоняя уже открыто. Дергая крыльями носа. Всасывая душистые струи.

Его примеру невольно следовали юные и пожилые.

Закат еще горел, стекая вправо. Зарево городских оранжевых фонарей поднималось все выше. И таяло. Теплели красным, желтым и зеленым переброшенные от помоста к туннелю гирлянды цветных лампочек. Черный небосклон, искря звездами, надвинулся, приник, прижал к земле все это разноцветье.

Женщина в лиловом поежилась вдруг, словно бы от холодка. Хоть ночь несла тепло. Могло похолодать к утру. Когда с полей, пройдя меж стен домов, потечет сырость вглубь городского сонного покоя. Но до утра еще так далеко.

К прелестной даме уверенно подошел облитый с ног до головы черной униформой офицер. Знаки различия красного металла едва видимые в полутьме присохли к форме стальными червяками. Он не прилагал к тому никаких усилий, но ему безропотно уступали дорогу.

Гвардеец, не обронив ни слова, твердо взял лиловую женщину за руку и потянул из толпы.

Окружающих охватил трепет и молчаливое смятение. Кто-то не то пискнул, не то свистнул в нос. Кто-то подавился словами и булькнул горлом, кто-то отшатнулся, а кто-то и вовсе отшагнул подальше.

Некий важный с виду человек, надменно, но неловко попытался предъявить гвардейцу жетон. Тот, не глядя, отвел вельможную руку с перстнем, и подтолкнул красавицу плечом.

Она растерянно переступила с ноги на ногу, не понимая ничего, но страшась, все еще надеясь на что-то. Обернулась с неловкой улыбкой, не видя лиц в ответ (они все поникли), обернулась к паровозу и зачем-то помахала изящной рукой его красному солнцу.

Солнце зловеще горело сквозь туман, все плававший не оседающими клубами вокруг железных черных боков.

Багровое глухое стекло шлема офицера склонилось прямо к лицу испуганной женщины.

До сих пор не было произнесено ни слова.

Дама, вынужденно подчиняясь, сделала шаг. И тут же за ее спиной выросла фигура в малиновом облачении с серебром позументов на обшлагах рукавов. Тронула женщину за руку.

– Горожанка Лаура Лооносье! Пожалуйте за мной. Вас будут видеть.

Заминка. И вдруг всеобщая суета. Движение. Голоса. Люди, все так же не глядя в сторону лиловой женщины, заговорили и даже захихикали в ответ друг другу. Они столпились, расступились. И столпились вновь, мешая друг другу.

– Тридцать секунд! – Бросила в пространство фигура в малиновом облачении, не видя возможности выйти из круга людей без помех.

И люди замерли на 30 секунд.

Лица их проступали белыми масками. Ветер шевелил локоны, обдувал и приподнимал шляпы. И более никакого движения.

Красная и лиловая тени проплыли беспрепятственно среди замерших разноцветных кукол и скрылись в шатре.

Рука гвардейца, повисшая в воздухе, сжалась в кулак. Он отшагнул в сторону, оставив едва дышащих обмерших знатных горожан, и двинулся к полутемной стороне платформы.

Среди стоящих у самого края погружающихся в ночь людей, он выбрал яркую брюнетку с желтым флажком в руке и двинулся к ней, не обращая внимания на благословленное веселье.

Беспечная, с жизнелюбивым телом гранд фемина, расширив темные глаза, в восторге и счастье пережитого ужаса, сообщенного ей, как и всем здесь, мощью Чугунного Воина, азартно размахивала руками в такт простой и бодрой музыке, диковинно оживившей Депо №1. Увитая ярким лоскутком ткани палочка флажка ритмично била в тугой барабан выпуклых грудей ее: «Тын-ты-дын! Дын-ды-тын!..». Вторая рука тоже летала в пространстве, подтверждая радость.

Хлыщ, которыми не обделена ни одна из обжитых территорий, впился глазами в «барабан» и, вытягивая губы, готовился подсвистнуть в такт. Но был отброшен гвардейцем в сторону. Свист пришелся в затылок крупной пожилой дамы.

Та, обернувшись всем телом, ибо шея, закостенев с годами, утратила эту способность, бросила с негодованием:

– Вы наступили мне на пятку. Свистун!

– На пятку? Я не видел. На эту вот?

Хлыщ был растерян. И уличён:

– Остался след подошвы.

Дама окинула взглядом жилистого дерзеца сверху донизу, подробно остановившись на костистых коленках, а затем на ширинке.

– Облуд лукавый! – Почему-то сказала она. – Подкрался, как змея. Лучистый враг нечистый. Ишь, выперло всего!

И вдруг улыбнулась нежданно поощрительно.

– Я? Я лишь хотел… – Зарделся Хлыщ.

– Да это и слепому видно.

Вокруг жеманно засмеялись.

Под эти сладострастные скабрезные смешки, пышную обладательницу флажка и ярых форм решительно и незаметно для других притиснул к себе таинственный офицер так крепко, что она едва дышала. А, притиснув, повлек.

Большие глаза ее все ширились. Руки еще подскакивали, пытаясь рассыпать дробь на груди. Но нет.

Желтый яркий клочок шелка упал под ноги. И тут же был истоптан.

Гвардеец двинулся к туннелю, темнеющему провалом дыры на серой облицованной пиленым камнем стене.

…

Дама-лилия в шатре дрожала непроизвольной, зябкой дрожью. Ее уж видели, сведя всё дело к уколу в шею жесткими губами. К недолгой лошадиной ласке по плечам и ниже. К словам: «Не сметь бледнеть! Не сметь меня пленить!». К усмешке узких губ: «Ведь это покушение на власть…».

Но она бледнела, вопреки запрету. Она все содрогалась. Не от встречи под пологом шатра. Её она почти не помнила.

Все тот же неизвестный холод, что охватил ее еще в толпе, стекал от шеи меж лопаток и по бокам, куда-то к животу. Она непроизвольно поднимала по привычке обольщения волнующе высоко грудь при вдохе, но лицо ее потемнело, губы поджались. Глаза не мерцали более победно, а лишь затаенно чернели.

Дама время от времени выглядывала из-за занавеса шатра, оттягивая его край, чем вызывала неудовольствие охраны.

Капрал Аристоклий Галкин заволновался первым:

– Да кто там? Голова ныряет взад-вперед!

А голова опять торчала. Ей видно было, как в отдалении гвардеец уводит «барабанщицу» к туннелю. В пустоте. В полном безлюдье. И никому до этого нет дела!

Гвардеец так же сильно прижимал пленницу к себе. Шагал широко. И как-то странно. Голова при ходьбе двигалась толчками. Взад-вперед.

Дама-лилия, нырнув за полог, дрожала больше прежнего.

И видела себя в толпе. Так живо, будто всё повторялось вновь. Лица-маски. Черный офицер прижимает ее к себе. Одной рукой он вцепился в ее кисть, а другой, опустив на ягодицы, крепко сжал половинку зада, войдя снизу в его раздвоенность. Пальцы шевелятся, вжимаясь вглубь мерзко и похотливо.

Она, ощутив это, привстает на цыпочки от холодной щекотки. Порывисто вздыхает…

Ужасно!

Капрал из-за полога шатра:

– Занавес. Нельзя трогать занавес!

Дама вновь возникает из-за полога.

Красива и сейчас. Хотя померкла.

Капрал невольно отступил, смягчаясь. Красива! И окружение какое! Дыханье Юлия ложится сенью.

– Не качайте занавес. – Мягко прошептал капрал. – Это отвлекает. Нельзя его касаться!