Эмма Холмс обратила взгляд своих сверкающих глаз на меня:

– Если ты что-то планируешь. Если тебя кто-то нанял. Если ты потребуешь от нее того, чего она не сможет дать…

– Не надо… – наконец проговорила ее дочь, только чтобы тут же быть перебитой.

– Если ты навредишь ей, я тебя уничтожу. Это всё, – Эмма Холмс возвысила голос: – И по теме: Уол-тер, почему вы не расскажете нам о выставке, над которой работаете? Я слышала, что вы говорили о Пикассо.

Это было не наказание. Это была любовь к дочери, и любовь эта была ужасной.

Я заметил, как по плечам Шарлотты пробежала дрожь. Неудивительно, что у нее никогда не было аппетита, если обеды здесь всегда проходили так бурно.

На другом конце стола смотритель музея промакивал губы салфеткой:

– Пикассо, да. Алистер только что говорил мне о вашей частной коллекции. Вы разместили ее в Лондоне? Хотел бы я ее увидеть. Пикассо был очень плодовит, как вы знаете, и раздал так много набросков в качестве подарков, что новые работы всплывают постоянно.

Мать Холмс взмахнула рукой. Я узнал жест ее дочери:

– Позвоните моей секретарше, – сказала она. – Я уверена, что она сможет организовать экскурсию по нашим владениям.

Тут я попросил прощения. Мне потребовался этот банальный киношный штамп – сполоснуть лицо холодной водой. К моему удивлению, Элиска бросила салфетку на кресло и последовала за мной в коридор.

– Джейми, да? – спросила она с английским акцентом.

Когда я кивнул, она оглянулась, чтобы убедиться, что мы одни.

– Джейми, это все… чушь собачья.

– Похоже на то.

Она вошла в туалетную комнату, чтобы оглядеть себя в зеркале.

– Моя мать – она говорит: мы едем в Британию на год. Не так долго, чтобы соскучиться по друзьям в Праге. Я найду новых. Но тут все либо столетние, либо глупые, либо молчуны.

– Не все здесь такие, – проговорил я. – Я не такой. Шарлотта Холмс не такая. Обычно.

Элиска пальцем стерла лишнюю помаду.

– Может быть, где-нибудь в другом месте она лучше. Но я хожу на эти семейные обеды в эти большие дома, и молодежь здесь молчит. Кухня очень хороша. У нас дома она ужасна, но молодежь веселее. – Она посмотрела на меня через плечо, что-то прикидывая. – Моя мать и я возвращаемся через неделю. У нее новая должность в правительстве. Если будешь в Праге, загляни в гости. Я… как это сказать? Сочувствую тебе.

– Я всегда ценил приглашения из сочувствия, – отозвался я, мыслями будучи далеко.

Элиска видела это. Она улыбнулась мне и вышла. Когда я возвратился к столу, Эмма Холмс уже поднялась в спальню. Был сервирован десерт, кусочки суфле размером с мой ноготь. Алистер Холмс задавал дочери пустячные вопросы о Шеррингфорде. «Что ты изучала по химии? Преподаватель тебе понравился? Как ты думаешь использовать эти знания в своей исследовательской работе?» Холмс отвечала односложно.

Через минуту я обнаружил, что больше не слышу вопросов. Я не мог, потому что прямо напротив меня Холмс проделывала один из своих волшебных фокусов. Она не вытаскивала кролика из предполагаемой шляпы и не превращалась в кого-то чужого. В этот раз, не шевельнув пальцем в своем бархатном кресле с высокой спинкой, она просто напрочь исчезла.

Я не узнавал ее. Не здесь. Не в этом доме. Здесь я сам себя не узнавал.

Может быть, так случается, когда вы строите дружбу на фундаменте пережитой вместе катастрофы. Она убирает все второстепенное, оставляя вас в отчаянии до следующего землетрясения. В глубине души я чувствовал, что тут нечто большее. Но мне было нужно простое решение. Желать, чтобы специально для тебя произошло убийство – ужасно, а я осознал, что хочу именно этого.

Холмс ушла с обеда, не сказав мне ни слова. Когда я поднялся к ней, она уже заперла дверь спальни. Я стучался без ответа целых пять минут. В течение шестой минуты бесцельно стоял в коридоре. Сверху донесся мужской голос, восклицавший: «Они не могут этого сделать с нами! Этого они от нас не получат!» Потом хлопнула дверь.

– Так не годится, – сказал кто-то позади меня.

Я подпрыгнул. Это была домоправительница, которая нашла меня, ждущего в коридоре, как жалкий пес. Она проводила меня в мою комнату. По ее доброй, безличной манере я сделал вывод, что она, должно быть, привыкла отыскивать заблудившихся в доме.

Я провел ночь в гигантской кровати напротив громадных окон, которые дребезжали при каждом порыве ветра. «Провел ночь» – правильное выражение, было бы неверным сказать, что я там спал. Спать я не мог. Теперь я знал, что я не единственный, кто хочет ужасного. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел за столом напротив меня Холмс с поникшими плечами, желающую стать ничем. Это не давало мне спать, потому что я знал, что если она примет решение, она неуклонно ему последует, взяв горсть таблеток и оставив мир за дверью. Я уже видел это однажды, под крыльцом моего отца. И не хотел бы увидеть еще раз.

Тогда я ее остановил. А сейчас не смог бы. Сейчас я был последним человеком, у которого она бы стала искать утешения, потому что я был парнем, и ее лучшим другом, и, возможно, хотел стать кем-то большим, чем друг, и она с каждым часом добавляла кирпич к стене, разделявшей нас.

В два часа я встал и задернул шторы. В полчетвертого опять их раздвинул. Луна висела в небе, как фонарь, такая яркая, что я накрыл лицо подушкой. Потом я спал, и мне снилось, что я бодрствую, все еще глядя наружу, на просторы Сассекса.

В четыре я проснулся, но мне казалось, что я еще сплю. Холмс примостилась в ногах моей кровати. Точнее, она примостилась на моих ногах, не давая мне встать. Это могло показаться сексуальным, не будь на ней громадная футболка с надписью: «Химия – для влюбленных», так что картина была безумная, а по ее лицу было видно, что она плакала, и это было ужасно.

Совершенно непрошено в моей голове всплыли правила обращения с Холмсами. «№ 28. Если вы расстроены, Холмс – последний человек, у которого стоит искать сочувствия, если вы не хотите, чтобы вас отчитали за сентиментальность. № 29. Если расстроен Холмс, спрячьте все огнестрельное оружие и поменяйте замок на двери». Я выругался и попытался подняться на локте.

– Стой, – сказала она похоронным тоном. – Просто заткнись, ладно? И послушай меня минуту.

Но я был слишком на взводе, чтобы подчиниться:

– О, мы уже разговариваем? Потому что я думал, мы собирались позволить твоей безумной семейке выпотрошить нас за обеденным столом и потом покинуть там друг друга, не говоря ни слова. Или я мог бы попытаться поцеловать тебя еще раз, чтобы получить еще одну порцию бойкота…

– Ватсон…

– Ты не хочешь покончить с театральщиной? Она перестала быть забавной. Это не игра. Сейчас не чертов девятнадцатый век. Мое имя Джейми, и я не хочу, чтобы ты вела себя, как будто мы – часть какого-то рассказа. Я хочу, чтобы ты вела себя, как будто я тебе нравлюсь. Я тебе вообще-то нравился когда-нибудь? – Я смутился, услышав, как ломается мой голос. – Или я просто какая-то… какая-то подпорка, которая нужна тебе в жизни? Потому что не знаю, заметила ли ты, но мы снова в реальном мире. Люсьен Мориарти в Таиланде, Брайони Даунс в каком-то черном ящике, и самое страшное, что нам грозит, – это завтрак с твоей безбашенной матушкой завтра утром, так что я бы оценил некоторое осознание реальности с твоей стороны.

Она подняла бровь.

– На самом деле домоправительница принесет завтрак в комнату.

– Ненавижу тебя, – сказал я с чувством. – Люто ненавижу.

– Мы покончили с этой маленькой пьесой? Или хочешь сперва порвать на себе одежду?

– Нет. Мне нравятся эти штаны.

– Чудно. Чудно, – повторила она и медленно вздохнула. – Мне что-то нужно от тебя, интеллектуально, чего я не хочу физически. Так сказать, ты мог бы быть мне нужен как… в этом смысле, но я не могу. Я… хочу того, чего я не хочу. – Я почувствовал, как она подвинулась. – И, может быть, я хочу этого просто потому, что думаю, что ты хочешь этого от меня, и боюсь, что ты встанешь и уйдешь, если не получишь этого. Не знаю. В любом случае, мало того, что я потеряла контроль над моими собственными реакциями, я еще и вижу, что обижаю тебя. Что, честно говоря, не заботит меня сейчас в первую очередь, потому что просто не может. Но мне от этого плохо. И тебе от этого плохо. Всякий раз, посмотрев на меня, ты отводишь глаза. И я уверена, что моя мать сделала из этого вывод, что ты втайне лелеешь гнусные планы на мой счет, и, когда она порвала тебя за обедом, я была счастлива, потому что я расстраиваюсь вместе с тобой, но мне нельзя этого показать. Ватсон, это утомительно, я как белка в колесе, и из него не выбраться иначе, кроме как оставить друг друга в покое. Но мне это не подходит.