Много чудес ожидаешь от жилища богов: рек меда с берегами из шо, гор золота и земли, покрытой янтарем и лазуритом, подносов с рисовыми пирожками и дымящимся нежным мясом, кувшинов драгоценной амриты, стай дри-за, питающихся запахами небесных музыкантов, чьим лютням вторят неумолкающие певчие птицы… Ничего этого не было здесь. Вместо этого мы вошли в просторный зал с прозрачными стенами, пронизанными темными, ветвистыми прожилками; те казались живыми, как крылья насекомого или потроха с сосудами, полными крови. Отсюда можно было увидеть и пасмурное небо Бьяру, и череду белоголовых гор на западе и востоке, и падающий снег – розовый, как лотосы на переднике злосчастного Ишо. А ведь снаружи Коготь был непроницаем для взгляда! Значит, боги могли наблюдать за нами, оставаясь невидимыми…

Вдоль стен на равном расстоянии друг от друга высились столпы из стекла или хрусталя, в дюжину обхватов шириной. Они подпирали потолок, весь покрытый золоченой резьбой: многовесельными ладьями, кобрами, скорпионами и звездами, составленными в незнакомом порядке. В самом зале был разбит сад, давно запущенный и одичавший: жгучая крапива льнула к подолу лха мохнатыми бледными листьями; кусты гла цхер качали коралловыми серьгами несобранных ягод; поодаль среди густой осоки прятался затянутый ряской пруд. И всюду, куда ни глянь, росла сорная трава, усатыми колосьями похожая на ячмень или пшеницу, а чернотой – на воронов Бьяру! А еще здесь были деревья, даже зимой не сбросившие листву: сердцевидные гранаты и румяный миробалан, рыжая, как рдеющий уголь, хурма и лиловые фиги… Спелые плоды так и просились в рот! Я не удержался и сорвал один – круглый, с тонкой кожицей, похожий на застывший от холода мед.

– Не ешь здесь ничего, – тут же велел слоноликий.

– Почему?

– Потому что, – отрезал тот. Что поделаешь! Повертев сладость в пальцах, я швырнул ее в заросли сорняков и, чуть робея, спросил:

– А где все остальные боги?..

– Спят, – коротко ответил мой провожатый.

Сад заканчивался еще одной стеной, поросшей девичьим виноградом. Перед слоноликим она разошлась сама собою, пропуская нас дальше. Внутреннее убранство дворца живо напомнило мне о старой гомпе Перстня: стены здесь были такие гладкие и белые, будто их выточили из цельного куска камня, что зовется «шо богов» и рождается в горах из нетающего снега. Под потолком горели холодные, бездымные огоньки; должно быть, драгоценности, украденные богами во времена Махапурб из подземных городов Лу! Но толком рассмотреть чудесные светильники не удалось: бог внес меня в просторную комнату, заполненную множеством странных вещей. В дальнем углу притулился стол для письма, заваленный стопками табличек, свитками в резных футлярах и даже дорогими бумажными книгами. Вдоль стен тянулись полки с бесчисленными ларцами, мешочками и сосудами – узкими и вытянутыми, как пальцы, круглыми и плоскими, как лепешки, остроконечными, как стрелы, толстобокими, как ступы для цампы, с ручками и без, с длинными носами и вовсе без носов. По левую сторону на полу лежало несколько длинных, полых внутри предметов, вроде обитых серебром сундуков; посреди комнаты на единственной кривой ноге стоял еще один стол. Вот только он был слишком высоким и узким, чтобы расставить на нем пищу, и слишком покосившимся, чтобы писать… а еще сверху над ним по-паучьи свешивались крючья, тесаки и кинжалы, оплетенные упругими сосудами. Те уходили куда-то в потолок – наверно, там располагалось сердце этой странной твари.

Не успел я оглядеться, как бог опустил меня прямиком в блюдо.

– Снимай-ка одежду и обувь, – приказал он, натягивая на лапы перчатки из какой-то прозрачной и очень липкой ткани. Пальцы у него были безволосыми, как у ученицы лекаря, осматривавшей когда-то дядю Мардо, и с остриженными под корень когтями. – Вонь от тебя, как от навозной кучи… Не перестаю удивляться – и как у народа, произошедшего от сед, настолько отбило обоняние?

Я не знал, кто такие сед, но понял, что лха недоволен. Мне бы, конечно, следовало испугаться, но страхов на сегодня и так было многовато. Поэтому я покорно стянул чуба, штаны и сапоги и стал терпеливо дожидаться, пока слоноликий разведет под посудиной огонь, накроет меня крышкой, потушит и съест. А вместо этого на голову вдруг обрушился поток кипящей воды, заставив меня взвыть.

– Что, слишком горячо?

– Я облысеюууу! – в отчаянии выкрикнул я. Может, мне и предстояло стать блюдом на чужом столе – но почему нельзя было умереть красивым? – От горячей воды волосы выпадают!

Лха наморщил лоб и вдруг оглушительно хрюкнул длиннющим носом, а потом и вовсе схватился обеими лапами за затылок, будто намеревался стянуть с морды кожу. И точно! Его щеки и подбородок вдруг отделились от основания. Я вцепился в край блюда, приготовившись увидеть грозное обличье божества – череп, покрытый влажным красным мясом, с болтающимися на нитках нервов глазами… Но вместо этого увидел сову.

И она хохотала.

– Что такое? Неужели я выгляжу хуже, чем это пугало? – спросил лха, потрясая в воздухе какой-то деревяшкой. Его голос, который раньше хрипел и гудел, как костяной ганлин, теперь стал мягок и приятен; а лицо хоть и напоминало плоскую морду неясыти, все же принадлежало не птице. Под острым носом, который я сначала принял за клюв, помещался маленький рот с тупыми козьими зубами. Глаза у бога были серые и круглые, как у рыси, уши-раковины – неподвижные, как у обезьяны, а кожа – лысая, как у лягушки; лишь на макушке ее прикрывала короткая седая грива. Такого странного чудовища я и вообразить себе не мог! Неудивительно, что в этом обличье лха никому не показываются. Но кое-что в чертах бога казалось знакомым: глубокие морщины и запавшие щеки, нависшие над темными веками складки кожи… Он был определенно стар и чем-то опечален.

– Не бойся, не облысеешь! – заверил бог и плюхнул мне на голову нечто, воняющее дегтем и сажей. Густая пена потекла по лбу; в глазах ужасно защипало.

– Я и так чистый! Я мылся на праздник.

– Этот праздник был полгода назад.

– Чаще мыться вредно! – разумно возразил я, но тут в пасть мне сунули кусок вязкой смолы.

– Жуй, – наказал лха, набирая в ладонь еще вонючей жижи. Я послушно зачавкал, ощущая ползущий по горлу холодок – и ползущую по шерсти щетку, вроде той, которой чистили бока Чомолангме. Много времени прошло, прежде чем это мучение закончилось. Наконец старик обтер меня толстым полотенцем и пересадил из блюда на покосившийся стол; тот зашевелился, выпрямляясь, – ладно хоть железные щупальца на потолке остались неподвижны.

– Надо же, ты и правда черный. Я думал, это от грязи, – пробормотал бог, выискивая что-то в моей гриве; затем приподнял уши и поскреб внутри серебряной палочкой, с неподдельным интересом осмотрел зубы и язык, велел повращать глазами, а потом и вовсе начал ощупывать кости, одну за другой, что было жутко щекотно.

– Где это ты ребра поломал?

– Меня сова уронила в детстве, – буркнул я.

– Да ты везучий, я погляжу, – усмехнулся лха, стянул перчатки и вручил мне пару тонких облаток. – Съешь-ка.

Неведомое яство не имело запаха, но на вкус было отвратительно. Одновременно горькое, соленое и кислое, оно вышибало слезы из глаз и сопли из носа. А пока я чихал и кашлял, в левую лапу воткнулась игла!

– Ты бог-лекарь, да? – печально спросил я, глядя, как моя кровь красной ниточкой ползет по стеклянной трубке.

– Можно сказать и так, – кивнул старик, прикладывая кусок белого хлопка к раненому месту. – Сиди смирно и держи вату!

– Значит, все вы одинаковые, – фыркнул я, болтая свешивающимися с края стола лапами. – Другой лекарь, которого я встречал, тоже всех мучил.

– Это для твоей же пользы.

– Тот тоже так говорил, – я вздохнул; кажется, настало время задать главный вопрос. – О, небесный целитель! Скажи, пожалуйста, меня убьют?

– Нет, – проворчал бог, нависая надо мною. Его брови были хмуро сдвинуты, и говорил он так, будто уже спорил с кем-то. – Тебя никто не убьет. Еще нам не хватало убивать детей. Сиди здесь, а я пока поищу тебе одежду. Может, что-то из вещей Шаи подойдет… А, и если живот скрутит – используй тот горшок!