22 мая / 3 июня 1863 года был казнен первый ксендз в Литовском генерал-губернаторстве, обвиненный в прочтении с амвона повстанческого манифеста, в чем он сам признался. Это был викарий прихода Жолудок, ксендз Станислав Ишора. По приказу виленского генерал-губернатора, кровавого Михаила Муравьева «Вешателя», он был приговорен к расстрелу – в Вильне на торговой площади Лукишки, перед костелом святого Иакова. Подпольные виленские власти так описывали это трагическое событие: Привязали Ишору к столбу, стреляли двенадцать солдат с расстояния двенадцати шагов. Приговоренный был еще жив. Солдаты неспешно (согласно приказу) перезарядили оружие и через пять минут стреляли снова. Затем с тела сорвали одежду и белье и бросили в яму у столба, «забросав известью, а позже землей и навозом». Казаки и драгуны на лошадях затоптали могилу и место вокруг нее, чтобы и следа не осталось. Ксендзу Ишоре было двадцать пять лет. Два дня спустя в том же месте аналогичным способом казнили ксендза Раймунда Земацкого, священника прихода Вавюрек. Ему было пятьдесят два года. В июне собирались расстрелять также двадцативосьмилетнего ксендза Юзефа Розгу из Средников на Ковенщине, но, в конце концов, смертный приговор заменили каторжными работами (ходили слухи, что Розгу все же казнили). В следующие недели и месяцы последовали новые приговоры как в Литовском генерал-губернаторстве, так и в Царстве Польском.

На забайкальскую каторгу (с лишением всех прав) за объявление крестьянам раскрепощения казнили, в частности: из региона Плоцка отцов Теодора Куркевича и Гервазия Рейниса из ордена францисканцев, из Жмудзи ксендза Онуфрия Ясевича, а ксендза Адама Галкевича, также из Литовского генерал-губернаторства – за оглашение в костеле «польского манифеста», призывающего к восстанию. К каторжным работам приговаривали повстанческих капелланов и командиров (вторым, как правило, выносили смертный приговор, который затем заменяли каторгой). Одним из капелланов, прослуживших дольше всего – около десяти месяцев – был ксендз с Подляшья Леонард Шиманьский. Зимой 1864 года его взяли в плен на поле боя, «в полном одеянии жандарма-вешателя[4], с оружием и следами человеческой крови на руках; на этом бунтовщике найдена епитрахиль, также запятнанная кровью». В процессе следствия выяснилось, что оружие Шиманьский не использовал, а кровь, видимо, принадлежала раненым и умирающим, елеопомазание которых он совершал. Шиманьского осудили на двенадцать лет каторги.

Репрессии относятся, главным образом, к периоду 18611867 годов – масштабные, разнообразные (аресты, следствие, штрафы, полицейский надзор, ссылка, смертная казнь); карались не только активные участники движения, но и те, кто симпатизировал движению, а также тот, кто «знал, но не донес». Даже торжественные похороны убитого повстанца порой кваинфицировались как «преданность революции» и были чреваты наказанием – ссылкой.

Викарий прихода Порозов на Гродненщине, ксендз Владислав Байковский, летом 1863 года попал под следствие за то, что «знал, а властям не донес» о намерениях ксендза Леопольда Качиньского вступить в партию. И хотя доказать это суду не удалось, Байковский остался под подозрением, а будучи политически неблагонадежен, оказался оценен властями как личность «наносящая серьезный вред интересам государства» и в 1864 году был выслан в Гродненскую губернию на постоянное жительство под надзор полиции. В 1864 году ксендз Анджей Бартошевич из Слуцка на Виленщине был приговорен к каторге за «благоволение восстанию», а главным образом – за хранение «революционных» бумаг (а именно: воззвания Национального правительства апреля 1863 года к духовенству Литвы, одного номера подпольной газеты «Рух» и двух фотографий ссыльных), в связи с чем подозревался в связях с подпольем. Монастырь капуцинов в Лёнде на Варте был обременен коллективной ответственностью за соучастие в укрытии собрата, повстанца, отца Максима Тарейво – согласно оценке властей, крайне опасного преступника (капеллана нескольких повстанческих отрядов), в результате семь человек сослали в Сибирь. В их числе оказался также настоятель монастыря, отец Эмилиан Олтажевский, осужденный как главный ответственный за укрывание Тарейво. Сам Тарейво был пойман и казнен в Конине 19 июля 1864 года.

Можно сказать, что в этих и многих других случаях жестокость наказания несоизмерима с виной. Таково наше сегодняшнее восприятие, но тогдашним российским властям было важно сломать сопротивление, а методы – хотя в тот период делались попытки сохранить видимость соблюдения военного законодательства – не имели особого значения.

Мифом является встречающееся в литературе утверждение, будто поддержка движения 1861–1864 годов за независимость и участие в нем польского духовенства, особенно низших чинов, были массовыми. Подобную точку зрения поддерживали в то время сами российские власти, используя ее как простой и удобный аргумент в поддержку репрессий против Католической церкви в целом и конкретных духовных лиц. Однако нельзя не согласиться, что участие духовенства в Январском восстании было (относительно других социальных групп польского общества) наиболее активным и роль его невозможно переоценить. На самом деле участвовало меньшинство духовных лиц. Кроме того, во многих случаях участие это ограничивалось одноразовым актом: патриотической проповедью, благословением отряда, материальной поддержкой повстанцев, предоставлением укрытия и т. д., однако и эти шаги скрупулезно фиксировались властями. На всей территории, охваченной восстанием, это – предположительно – в среднем около пятнадцати процентов духовных лиц (в регионе Люблина и на Подляшье – около двадцати пяти). На основе данных, предоставленных сандомирским епископом ксендзом Павлом Кубицким, глубоким исследователем царских репрессий по отношению к Католической церкви после 1861 года и издателем многотомного труда «Бойцы-капелланы за дело Церкви и Отчизны в 1861–1915 годы» (Сандомир, 1933–1939), можно сделать вывод, что российские власти Царства Польского и Литовского генерал-губернаторства репрессировали тогда каждого пятого ксендза.

Только в варшавском военном округе на почти четыреста восемьдесят казненных участников восстания приходится пять духовных лиц. В период восстания в целом в Царстве Польском и Литовском генерал-губернаторстве было расстреляно, повешено или пало в боях с царской армией около тридцати ксендзов. Особенно нашумевшими стали казни трех духовных лиц: отца Агрипина Конарского, капуцина, капеллана повстанческого отряда в Царстве Польском, и командиров вооруженных партий ксендза Антония Мацкевича в Литовском генерал-губернаторстве и Станислава Бжуски на Подляшье. Первый окончил свои дни на виселице на склонах Варшавской цитадели 12 июня 1863 года, второй – в Ковно 28 декабря того же года, третий – 23 мая 1865 года в Соколове.

К числу мифов также следует отнести утверждение, будто облеченные духовным саном ссыльные были в Сибири образцом «святости и мученичества». В XIX веке такой образ создавали в своих текстах сами изгнанники, например, капуцин Вацлав Новаковский, и, пожалуй, особенно, бернардинец Юстин Мелехович. В следующем столетии подобным образом писали другие авторы, уже не ссыльные – ксендз Могилевской архиепархии Фридерик Иозафат Жискар (публиковавшийся под псевдонимом кс. Агасфер), а также выдававший себя за марианина Юзеф Станислав Петшак. На самом деле и ими отмечались моменты несовершенства в поведении ксендзов, но они тонули в пафосе описаний стойкости и мученичества.

«Оторванные от народа, спасать который они были призваны, – вспоминал Новаковский, – заброшенные на другой конец света, запертые со всех сторон высоченными горами, словно в живой могиле, под надзором, неусыпным наблюдением, дабы ни один голос, ни один стон оттуда не донесся и не возвестил миру об их существовании, погребенные заживо, они, которые ореолом своего мученичества могли бы осветить мир». «Неисповедимы пути Промысла Божия, – размышлял, в свою очередь, Жискар. – В Тунке, в деревне, куда, казалось бы, стеклись преступники со всего мира, где ежедневно языческие бурятские обряды оскверняли Божье Величие… Господь наш Иисус Христос будто бы воздвиг огромный храм, огромный алтарь, на который ежедневно приносились десятки священных бескровных жертв». Однако следует признать, что книги этих авторов были и остаются важной основой для фактографии истории ксендзов, сосланных в Россию.