– Вот и день прошел, – страдальчески донеслось из темноты.

– Ну и на хрен он пошел, – зло отозвался некто невидимый из угла. «И так вся жизнь пройдет», – вдруг мелькнуло в голове у парня, и на душе стало скверно.

– Спокойной ночи, братишка, – Ромка протянул снизу руку. Михей крепко стиснул его ладонь, точно пытаясь передать товарищу толику зыбкой уверенности. Свет погасили, и темнота надвинулась, загустела. Смолкали вздохи и проклятия, и каторжные думали только об одном – о долгожданном отдыхе. Мишка закрыл глаза, но вопреки неимоверной усталости сон не шел.

Парень еще помнил телевидение – и сейчас ему казалось, что он просматривает старый фильм. Сознание расстелило перед ним полотно воспоминаний с вышитыми на нем яркими бусинами памятных событий. Навалились картины из прошлого, и Михей вдруг окунулся в далекое детство. Увидел изумрудно-голубую воду Бирюсы, где он пацаненком таскал у Горелого дуба полосатых окуней. Вспомнил, как с мальчишками в теплой весенней ночи травили байки у костра, а искры летели в чернь бездонного неба. И как он обстреливал земляными комьями уток на озере, а дед Иван отчаянно ругался, что пацанье «полохает скотину», гонял мальчишек березовым дрыном и жутко матерился. И много чего еще лезло наружу из глубин памяти – доброго и светлого.

Глаза заслезились, будто в них бросили песка. Или это все же тоска искала выход, рвалась из груди на волю? Михей весь день пытался разглядеть в толпе заключенных своих, деревенских, но так никого и не увидел. Видимо, сгрузили их на подъездах к городу. Где они сейчас – на самом краю света? Не видать им теперь никогда дома. Тысячи километров до него, мертвые земли и города. Будто тьма легла между ними и родным краем, и в ней – ни проблеска света, ни искорки надежды.

Не успело еще утро заглянуть в барак, а новый день тюремной жизни уже начался. Грохнула входная дверь, застучали тяжелые берцы охранников, потянуло холодом. Начиналась побудка.

– ПАААДЪЕЕЕМ! – мерзкий голос рвал сон в клочья. Со всех сторон зашевелились и забормотали. Вспыхнул тусклый свет, и Михей захлопал отяжелевшими веками.

– Подъем, твари! – раздалось над ухом, и кто-то так сильно дернул парня за ногу, что он едва не слетел с нар. Перед глазами мелькнуло злобное лицо разводчика, и вот уже вертухай отправился дальше – выдирать из сна других.

– ПААДЪЕЕЕМ, ЧЕРТИ! Сдохните – выспитесь!

– Сдирай свою жопу с нар, чучело!

– На работу, падаль!

Приковылял Рафик. Старик вел себя куда вежливее разводчика – обходил нары, осторожно трогая каждого за плечо. Словно священник, провожающий приговоренных на казнь, он подходил к спящим, заглядывая в глаза.

– На работу, мужики, – с горечью и состраданием говорил дневальный. – Пора вставать.

С нар сползали измученные коротким сном заключенные. Опустели веревки над печью – зэки натягивали непросохшие ватники, пеленали ступни в грязные портянки. Выстроилась очередь к параше. Справившие нужду смачивали лицо ледяной водой из ведра и ковыляли к выходу.

На улице только-только развиднелось. Сумерки дышали прохладой, на лужицах хрустел ломкий ледок. Изо рта вылетали облачка пара. Зубы Михея отстукивали бодрый ритм, рядом дрожал Ромка. Подходило время завтрака, и со всех сторон тянулись к раздаче зэки – жалкие, оборванные, еле переступая отяжелевшими от короткого сна ногами. У Михея создалось впечатление, что ночной отдых еще больше измотал несчастных.

Баланда оказалась холодной и жидкой. Парень проглотил ее в несколько глотков тут же, у помоста, поморщился. После трапезы Батя сделал перекличку и повел две бригады лесорубов к «проходной». Зэки парами топали по торной дороге. Михей с Ромкой пристроились почти в самом конце.

– Третья и четвертая лесная – СТРОЙСЬ!

Вячеслав отрапортовал караульному и ушел в голову колонны. Михей повернулся, осматривая зону. Бригады расползались на работы, откуда-то еще долетали команды старших и охранников, звенели колодезные цепи. Из трубы кухонного барака тянулся пушистый хвост дыма. Парень глянул на обметанные инеем заграждения из колючей проволоки и погрустнел.

– ОТЧАЛИВАЙ! – долетела сзади команда, и колонна натужно сдвинулась с места. Морозило. В рассветном небе таяли звезды. Рваные тучи уползали вдаль. Михей огляделся – позади них высилась будто обломанная громадными руками труба и какие-то пузатые строения. А дальше местность горбилась невысокими горами, и за ними уже алел горизонт. Сомкнулись за спинами лесорубов створки ворот – начинался трудовой день.

Батя предупредил с вечера, что до места работы – около семи километров. Дорога, стиснутая молодой порослью, серой лентой ползла вдаль. Шагали споро, без остановок. Через час с лишним свернули с асфальта на грунтовку и вскоре достигли обширной делянки, врубавшейся массивным клином в лес. Тут и там торчали пеньки и громоздились горы сучьев.

Михей глянул вверх. Ветер, точно метлой, вымел рваные клочья облаков. Синева весеннего неба радовала глаз и заставляла тосковать. Лес стоял завороженный, притихший.

– По участкам – РАЗОЙДИСЬ!

Бригадир раскидал короткие указания и повел свою пятерку к ближнему краю вырубки. Охрана следовала по пятам. Зэки рассыпались по делянке – каждая бригада оказалась привязана к своему участку. Инструмент прятали здесь же, под кучами веток. Закипела работа. Вячеслав валил лучковой пилой деревья, еще двое очищали их топорами от сучьев. Мишке с Ромкой досталось распиливать стволы на короткие катыши. Менялись примерно каждый час, отдыхать почти не приходилось. Разок Михей засмотрелся на чистое весеннее небо – и тут же получил прикладом в плечо.

– Чего таращишься? – набычился караульный. – А ну, вали работать.

Мишка тяжело выдохнул и снова принялся махать топором. Рядом нарисовался Батя. Толкнул парня в плечо, бросил хмуро:

– Ускорьтесь. План не выполним – жрать не дадут вечером. Тут все просто. Поработал – пожрал. У них нормы посчитаны.

– Считать – не лес валить, – буркнул Михей и взялся за топор. И опять затянула товарищей круговерть работы. Валили деревья, пилили на катыши, чистили от сучков. Мишка согрелся и не замечал, как бежит время. К полудню дали немного передохнуть. Арсений, невысокий мужичок, теперь орудовал у костра, болтая в котелке сосновой веткой – варил баланду. Днем пригрело, и многие поснимали бушлаты и фуфайки. В глазах лесорубов ненадолго блеснула радость.

– Сегодня обедаем, – сказал Арсений Михею. – Не каждый день тут едим. Бывает, что только утром хлебнешь холодной баланды – и все. До вечерней пайки терпи. Вчера крупы малость раздобыли – сегодня живем. Сейчас, мужики, потерпите. Почти готово.

– Сеня – молодец, стряпуха главная у нас, – похвалил Арсения Батя. – На «котле» помоями кормят, а Егорыч умеет нормальную баланду сварить. Вроде из одной дряни варганят – а у него все равно вкуснее.

Трещали сучья в костре, пламя глодало толстые ветки. Мишка хлебал баланду, а в голову лезли картины из прошлого. Снова мерещились мамкины щи да бабкины пироги с капустой. Парень припомнил, как возили для мены солонину и остатки овощей, рыбу, выуженную в Бирюсе – пузатую плотву и копченых щук. Вот ведь жрали когда-то – от пуза. Не то, что сейчас.

Выхлебав баланду, Арсений плеснул всем по полкружки кипятка.

– А вы, ребята, хвои сыпаните. Полезнее будет. Все витамины, – он запустил заскорузлую ладонь в карман, сыпанул в пригоршню Михею сосновых иголок. Тот молча кивнул, бросил хвою в кипяток. «Чай» оказался терпким, горьковатым. Не успели даже толком допить его, как охрана снова погнала валить лес. На разговоры не оставалось времени, да и не хотелось тратить силы на болтовню – все уходило в работу. Солнце перевалило за полдень и покатилось к закату, а они все работали, работали…

К концу дня Мишка валился с ног. Дико хотелось есть и спать, и он не представлял, как идти несколько километров обратно в лагерь.

– И так теперь каждый день будет? – спросил он Батю.

– Да, – хмуро ответил бригадир. – Ничего, тут все привыкают. Тоже приноровитесь. Или сдохнете.