– Мне как бы бежать надо, парни просят с переездом помочь. Ты это, сама досмотришь фильм? Расскажи мне потом, чем кончилось?

Будь мы на свидании, я бы оскорбилась до глубины души. Но так как изначально поняла, что, кроме дружбы, нам нечего ловить, то облегченно кивнула. Иди, конечно.

– Попкорн оставить? – заботливо уточнил Миша, протягивая полупустое ведерко.

– Нет, спасибо.

Кажется, он обрадовался моему отказу.

Просидев ещё минут пятнадцать, я поняла: бесполезно. Надо валить. Второй такой же скучный фильм еще поискать нужно. Сюжет прочитаю в интернете и расскажу Мише во всех подробностях.

Да ещё и ноги в сапогах занемели. Как их люди носят в здравом уме?..

Спуститься по лестнице или на лифте? Все-таки четвертый этаж, а на мне эти дурацкие каблуки.

Я потопталась на месте и двинула к лифту. Тот раскрыл передо мной металлические двери и бесшумно тронулся вниз.

Мой путь продолжался недолго, ибо на третьем этаже лифт замер, и двери открылись вновь

Не может быть!

Внутрь вошел, мерзопакостно ухмыляясь, Измайлов Станислав Тимофеевич.

– Смотрю, судьба так и сталкивает нас лбами? – ухмыльнулся он, нажимая на кнопку нулевого этажа.

Я промолчала, лишь отодвинулась в угол.

Даже общаться с ним не хочу. Даже смотреть в его сторону тошно. Воздухом одним дышать неприятно.

– Ладно вам, Иванова. Не реагируйте столь бурно. У вас же на лице написаны все эмоции.

«Отвалите», – подумала я, мысленно дорисовывая маршрут, куда именно он должен отвалить. Извилистый такой маршрут, полный закоулков и голодных тварей.

– Я вас так сильно бешу? – продолжил изгаляться он, стоя ко мне спиной, но рассматривая меня через зеркальную стену.

– Нисколько, –  сквозь зубы.

– Вчера вы, конечно, задали жару. Так эмоционально. Это восхищает. Наверное, я должен извиниться за свои слова. Кажется, эта четверка не принесла вам… удовольствия.

Он повернулся и сделал шаг в мою сторону. Насмешливо. С одной целью – позлить. Я вжалась в стену, думая о том, что смогу дать коленом в пах, если придвинется ещё ближе.

– Станислав Тимофеевич, отстаньте от меня по-хорошему.

– Я и не… – начал Измайлов, но осекся.

Внезапно лифт заскрипел, покачнулся и… застыл на месте. Свет вырубило, и мы погрузились в кромешную тьму.

– Нештатная ситуация! – донесся голос откуда-то снаружи. – Сохраняйте спокойствие. Электричество будет восстановлено в течение десяти минут.

– Что ж, у нас есть десять минут, – прошептал Измайлов мне на ухо совсем другим тоном, и позвоночник опалило жаром. – Может быть, ты все-таки простишь меня? Даша, сейчас я серьезен…

– Я тоже более чем серьезна! – попыталась возмутиться, но его губы отыскали мои во тьме, и язык проник в рот, не давая возможности продолжить возмущения.

Как-то внезапно я ответила на поцелуй.

Слабачка ты, Иванова!

Горячая рука ползла по моей ноге. От колена и выше, к округлости бедра. Здравый смысл требовал отказаться. Потому что потом будет больно. Потом этот мужчина опять воспользуется мною и скажет, что мы поступили неправильно. Он будет язвить и насмехаться.

К сожалению, голос рассудка оказался задвинут куда подальше. Потому что всё внутри взмолилось о продолжении, стоило Измайлову оказаться рядом. О нежных касаниях. О поцелуях, что выжигали на коже узоры.

Запретить или согласиться?..

Отказать или…

Но как отказаться, когда тебя накрывает с головой обжигающей волной? Даже если потом будет больно – плевать. Сердце срывается на бег, и когда Измайлов сминает мои губы жадным поцелуем, я задыхаюсь. Теряю ориентацию в пространстве. Истекаю желанием.

Темнота нам на руку. Можно трогать, ощупывать, очерчивать с открытыми глазами, без стеснения и дурацкой робости. Можно тереться об его кожу бедрами, можно всматриваться, пытаясь разглядеть черты лица. Можно не сдерживать стоны и сжиматься в тугую пружину, пока его пальцы исследуют меня внизу.

Когда он наконец-то входит в меня, я  вцепляюсь ногтями в мощные плечи, насаживаюсь сильнее, чтобы ощутить его в себе. На всю длину. Глубоко. Так полно.

Ох.

Он начинает двигаться быстрее, и во мне растекается жгучее, неконтролируемое желание.

Это сродни сумасшествию. Потому что в эти секунды я забываю обо всем. Ничего не имеет значение, пока я могу вжиматься в шею, пахнущую кофейной горечью, и пока этот мужчина наполняет меня.

– Ты такая… – он не закончил фразу, но мне и не нужно концовок.

Никаких слов. Молчи. Дари наслаждение и не говори, потому что слова не даются нам обоим. Мы начинаем проявлять характер (исключительно мерзопакостный), а это чревато последствиями.

Сейчас я почти готова забыть о той детской обиде, которую испытывала к тебе. О твоих словах. Об ухмылках вечных. Об унижении…

И когда Станислав Измайлов – Стас! – приближается к пику, я присоединяюсь к нему с тихим всхлипом.

А потом мы приводим себя в порядок на ощупь, в темноте ищем разбросанную верхнюю одежду. Антисанитария, конечно, полная. Пол в лифте не такой уж и чистый, поэтому куртка моя наверняка представляет собой жалкое зрелище.

Все-таки уложились в десять минут. Свет, мигнув, включился, и мы уставились друг на друга. С неподдельным таким опасением.

– Если вы… ты сейчас скажешь, что это было ошибкой, я приду к тебе ночью и задушу подушкой, – пообещала я зловредно.

– Не скажу, – он откинул с глаз челку. – Даш, я вообще не знаю, что со мной происходит. Меня накрывает, стоит тебе появиться рядом. Как наваждение какое-то или вирус. Запах твой, взгляд… Не понимаю…

– Вот когда поймешь, тогда и пообщаемся, – выдала я.

Двери открылись на первом этаже, выпустив меня наружу. Наконец-то вышла победительницей! Ура! Краем глаза я отметила, что Измайлов так и стоит в лифте, недвижимый, точно статуя.

Ну а куртка почти не пострадала.

***

Тем роковым днем Станислав Измайлов возвращался со встречи. Кто, в самом деле, додумается назначать приватное общение (да ещё и на неприятную тему) на третьем этаже торгового центра, в ресторанчике под названием «Индюшка и хрюшка»?

Но некогда лучший друг Стаса был как раз таким человеком. Игорь Сокольников решил, что нет лучше места, чтобы пообщаться по душам, чем заведение, где приветствуют веселым хрюканьем.

Правда, что в их общении было душевного, Стас так и не понял.

Он ощущал себя идиотом, пока человек напротив рушил его мир и выбивал почву из-под ног. Окончательно. Бесповоротно. С особым садизмом.

В этом, что ли, душа?

Сказать, что Стаса втоптали в землю одним только разговором, – ничего не сказать. Так гадко он ещё никогда себя не чувствовал.

– Как ты, друг? – спросил Игорь, изображая человека, которому не всё равно. – Прости, что сразу не рассказал.

– Нормально всё, – ответил резко. – Мне нужно идти. Мы договорили?

– Не злись…

Действительно. Легко сказать.

Стас медленно встал, будто бы убеждаясь, что пол не исчез, и мир не превратился в зыбучие пески. Кинул купюру, расплачиваясь за не выпитый кофе.

И ушел, не попрощавшись с грустным Игорем, который продолжал жевать стейк.

К лифту он тащился, не помня себя и мечтая надраться до беспамятства как можно скорее.

Но вдруг Стас увидел её. Точно спасательный круг, Даша Иванова появилась в тот самый момент, когда он проваливался в пучину безысходности. Язвительная такая и вредная. Настоящая.

До недавнего времени он не рассматривал её в качестве интимного интереса. Конечно, Иванова выделялась среди прочих. Единственная девушка на потоке, да ещё и симпатичная. Она вечно сидела с таким видом, будто сопромат вызывал в ней панику.

Чаще, правда, и на доску не смотрела, что-то вырисовывая в тетрадке. Аж язык высовывала от усердия и изредка неодобрительно мотала волосами. А Стаса всякий раз брало раздражение: что она там пишет?

Конечно, он не был безумным фанатиком и не считал, что нет ничего важнее его предмета. Есть, конечно.