– Иду, иду! – я спустила ноги с кровати, нашаривая тапки, и Шуруппак моментально вышел из голодного обморока, чтобы я не наступила на его распластанную тушку.

Была у нас с ним как-то раз такая трагикомическая история – перепутала я спросонья кота и теплую зимнюю тапку, тоже меховую…

Мы с Шурой вышли на кухню. Там никого не было, но пахло кофе и на столе лежал придавленный сахарницей бумажный лист. «Не верь коту, он уже завтракал!» – было написано на нем бисерным женским почерком. И ниже рукой другого, менее искушенного каллиграфа: «Дважды!»

– Так Лизка и Митяй тебя уже кормили! – Я развернулась к коту.

«Что? Нет! Вранье, навет, поклеп!» – мимически изобразил он, только что лапу к сердцу не прижал.

– Ладно, дам тебе один маленький кусочек колбаски, – сжалилась я.

Шура по-прежнему страстно любит сырокопченую колбасу. Жует ее, перебрасывая в пасти слева направо и обратно в маятниковом режиме и потешно жмурясь. За сальчичон, которому мы с Шуриком обязаны знакомством, мой кот продаст и душу, и тушу, но я знаю, что такая пища ему вредна, и не щедра на дозы лакомства.

Выдав котику кружочек колбаски, я отправилась в ванную, а потом прошлась по дому, выясняя, остались ли мы с Шурой вдвоем, или же в гостевой спальне сладко посапывает Лизавета. Она вполне могла проводить супруга и снова завалиться в постель. Я бы на ее месте так и сделала.

Нет, Лизка не завалилась. Кровать в гостевой комнате была тщательно заправлена, плотные занавески раздвинуты и заложены за края подоконника так, чтобы обрамить проем аккуратными полукружьями, похожими на крылья. Это Лизкин любимый стиль, она обожает всяческую затейливую ламбрекенистость.

Я подошла к окну и уже в сотый, наверное, раз поправила шторы так, как нравится мне: чтобы полотнища с четкими вертикальными складками висели параллельно. Заодно поглядела за окно, которое выходит во двор, оценив произошедшие там перемены.

Под стеной сарайчика появились поставленные один на другой поддоны со стройматериалами. Затянутые в блестящую пленку ряды кирпичей по-своему украшали заснеженный двор, образуя в нем единственный яркий акцент. Площадка перед сарайчиком, правда, была неэстетично истоптана и изрыта колесами, но очередной снегопад это быстро поправит.

Я отошла от окна, но остановилась, задумалась и снова к нему вернулась.

Картину мира в оконной раме изменили не только красно-коричневые кирпичи. Было еще что-то…

Вернее, еще чего-то не было!

Осознав, в чем дело, я громко ахнула и схватилась за голову.

Голова! Точно!

В группе резных деревянных истуканов, помещающихся левее сарайчика, не было прежнего единства. Один из чурбанов, как их ласково называет сам автор – мой муж Андрей, стал короче остальных на целую голову!

Я вылетела из дома, как была, в пижаме и тапках. Моментально промочила ноги, замерзла и замерла перед истуканами, стуча зубами и не веря своим глазам. Потом спохватилась, вернулась в дом и, как утопающий за соломинку, схватилась за мобильник:

– Митя, караул!

– Что? Что-то с Лизонькой?! – перепугался братец.

– Не с Лизонькой, а с Андрюшиными истуканами! – я горестно всхлипнула, осознавая масштаб трагедии.

Резные истуканы – деревянная скульптурная группа, которую мой муж-художник готовит к престижной выставке. После двухлетнего пребывания в местах не столь отдаленных, когда Андрей вынужденно резал исключительно утилитарные вещи вроде ложек и свистулек, он замахнулся на масштабное авторское произведение и связывает с ним большие надежды. И Максим, а он у нас опытный галерейщик, считает, что амбициозные планы младшего брата обречены на успех: его чурбаны удивительны, прекрасны и на выставке произведут сенсацию.

Произвели бы…

– Один из них поврежден! – заревела я в трубку.

– Не может быть! – не поверил Митяй. – Я крайне внимательно следил, чтобы вся возня работяг ограничилась пятачком у сарая. Машина к чурбанам и не подъезжала!

– Тем не менее один из чурбанов стал существенно ниже других, а ведь они все были одинакового ро-о-оста! – завыла я.

– Спокойствие, Ляся! Только спокойствие! – братец тоже задергался – он не выносит женских слез. – Ну-ка, подбери нюни и зафиксируй повреждение на фото. И снимок сразу мне пришли! Только близко к чурбанам не подходи, чтобы не натоптать там, вдруг какие следы еще есть…

Я снова вышла из дома, надев поверх пижамы куртку и сунув ноги в валенки. Так и сяк сфотографировала чурбаны оптом и в розницу с расстояния метра в три, сразу же отправила снимки Митяю в вотсап.

Через полминуты он перезвонил мне и сказал:

– Да-а, дела-а-а… Тут не поспоришь, один деревянный гражданин определенно лишился башки. Вопрос: каким образом? Ее срубили, спилили, отгрызли?

– Кто мог ее отгрызть? – я удивилась нелепости высказанного предположения. – Столбы из натурального дерева, почти сорок сантиметров в диаметре!

– То есть в суперпрыгучего лося ты готова поверить, а в гигантского бобра – нет? А еще говорила о секретах и тайнах родной природы! – припомнил Митяй.

Усилием воли я отогнала видение гигантского бобра (резцы наружу, ухмылка гнусная, матросской походкой вразвалочку идет в мой двор от реки, на заднем плане – напутственно машущие ему платочками кракен и ктулху) и сообщила по существу дела:

– Я с трех метров не вижу, рубили столб, пилили или грызли! Можно подойти ближе?

– Подходи, – разрешил Митяй. – Только аккуратно, не пляши там. Приблизилась, глянула – и назад по своим же следам.

– А тут никаких других следов, кроме моих, и нету, – проворчала я, подбираясь к истуканам по снежной целине глубиной сантиметров сорок, не меньше.

– Это на снегу их нет, а под ним вполне могут быть и следы, и улики, – авторитетно заявил участковый.

– Проклятый снег, – ругнулась я, набрав последнего в валенки.

– Да не скажи, – не согласился Митяй, сидя где-то там, в тепле и сухости. – Как раз благодаря снегу точно можно сказать, что башка пропала не позднее десяти часов вчерашнего вечера. На фото видно: на поврежденном истукане белая шапка такой же высоты, как на всех прочих, значит, его обезглавили еще до последнего снегопада.

– Точнее, в промежутке между вчерашними снегопадами, то есть где-то с девятнадцати до двадцати двух часов, потому что перед отъездом в аэропорт Андрей ходил проститься со своими чурбанами и заботливо стряхивал с них снежок, – припомнила я, подобравшись к обезглавленному истукану и смахнув с него новую снежную папаху. – Так… Не угадал ты, Митяй: башку не спилили и тем более не отгрызли. Ее свинтили!

– Это как?!

– А очень просто: Андрюша головы истуканов резал отдельно, они сработаны искуснее, чем тела, и соединены со столбами-опорами с помощью резьбы.

– Типа, башка накручена, как гайка на винт?

– Угу.

– Затейливо…

– Ага.

– Ну что ты заладила: угу, ага! – рассердился братец-участковый. – Все, не мерзни там, возвращайся в дом и жди, я в обед загляну, осмотрюсь на месте преступления. А ты подумай пока, кому и зачем могла понадобиться голова деревянного чурбана. У меня, если честно, нет версий, фантазии не хватает…

Я лично на скудость фантазии никогда не жаловалась, поэтому к моменту назначенной встречи с Митяем придумала пару версий.

Озвучила их уже за столом.

Обедать участковый явился не ко мне, а в свой родной дом, куда и я была вызвана Лизкиным звонком.

– У нас сегодня фирменный «синеглазовский» гороховый суп с копченостями и сухариками, уже на столе, давай бегом! – скомандовала подруга и отключилась – небось и сама к столу побежала.

Я не роптала – и так планировала после завтрака навестить хворую тетку Веру, поэтому сменила наконец пижаму на свитер с джинсами, упаковалась в куртку-шапку-валенки и отправилась к родичам. Синеглазовы от меня недалеко живут – через три двора по той же стороне улицы.

А там меня ждал сюрприз, и это был вовсе не фирменный суп.

Тетка Вера, совсем не похожая на ту бледную скрюченную немочь, какой она была всю последнюю неделю, привычно кружила у стола, щедро наполняя тарелки трапезничающих.