Вот зачем из нашей жизни и быта ушел такой прекрасный женский аксессуар, как коромысло?

Ходили же раньше бабоньки, элегантно водрузив на плечи расписную деревянную дугу с изящными крючками под ведра или иную ручную кладь.

Во-первых, это было красиво.

Во-вторых, наверняка не так фатально для осанки и общей пропорциональности телосложения, как эти проклятые тяжелые пакеты, от которых руки рискуют стать длинными, а ноги кривыми.

Я прямо чувствовала, что стремительно откатываюсь по пути эволюции назад, приобретая отчетливое сходство с самкой гиббона.

Пластиковые ручки пакетов больно врезались в ладони, и я периодически опускала свою ношу на землю, чтобы потрясти руками и восстановить кровообращение – это раз, и самооценку – это два. Без пакетов я выглядела симпатичной культурной дамочкой, некоторые мужчины мне даже улыбались. Хотя помочь донести покупки никто не предлагал.

Говорю же, напрасно забыты старые добрые традиции…

В какой-то момент в один из поставленных на землю пакетов залез бездомный котенок, и обнаружила я его уже только дома, и то не сразу.

Разобрав покупки и разложив их по полочкам и шкафчикам, я спохватилась, что не нашла среди покупок итальянскую сырокопченую колбаску-сальчичон, хотя в чеке она присутствовала.

Я уже было расстроилась, решив, что забыла колбаску в магазине, когда услышала странный звук. Он доносился из комнаты и походил на озвучку документального фильма о жизни бобров или гигантских жуков-древоточцев. Не хватало только добродушно-умильного воркования Николая Дроздова: «Своими острыми зубами эти милые создания без устали грызут…»

В комнате что-то грызли. Острыми зубами. Без устали.

Я заглянула туда – нет, телевизор не работал.

Начиная сомневаться в крепости своего рассудка, я крадучись обошла по периметру свое скромное жилище, осмотрела все его двадцать восемь квадратных метров и на одном из них, конкретно под креслом, обнаружила рыжего котенка, который слился в экстазе с колбасной палкой и самозабвенно грыз ее, урча и мурча одновременно.

Выбросить нахаленка за дверь я не смогла.

Не только потому, что выбросить его можно было только вместе с дорогой колбасой, от которой звереныш не отдирался ни в какую.

Я просто подумала: вот моя родственная душа!

Я ведь тоже очень люблю сальчичон.

Усыновленный кот был опрометчиво назван мной в честь автора древнешумерского воспитательного трактата «Поучения Шуруппака» и, похоже, ему как-то передалась страсть покойного тезки к морализаторству и назиданиям. У него что ни взгляд, то немой укор, что ни мяв, то страстная проповедь…

Предвидя, что по причине позднего возвращения домой я услышу немало кошачьих ругательств, я специально, чтобы умилостивить Шуру, купила в гипермаркете хвост лосося. Для моего деревенского котика это изысканное лакомство: в пеструхинском продмаге рыба представлена исключительно килькой в томате и сардиной в масле.

Вспомнив о родной деревне, я машинально поглядела в окно: там, за рекой, параллельно которой тянулась дорога, как раз лирично светились красиво размазанные снежной дымкой огни Пеструхина.

– Может, срежем уголок? – заметив, куда я смотрю, задорно предложил Митяй. – Лед окреп, проскочим мигом, через пять минут уже дома будем. И как эффектно появимся!

– Эффектнее было бы только в ступе с помелом, – согласилась я, не спеша, однако, принимать поступившее предложение.

С одной стороны, тащиться еще добрых десять километров до моста, а потом возвращаться обратно в родные пенаты по другому берегу не хотелось. По льду-то можно в момент пересечь речку и через подобие каньона на другой стороне закатиться прямиком в мой двор. Он, кстати, теперь и Лизкин, потому что мои соседи Буряковы продали часть своего участка молодой семье Синеглазовых под строительство нового дома.

С другой стороны, предложение сократить путь определенно грозило неприятностями.

В годы детства, которое у нас с братцем эпизодически было общим, это Митяево «срежем уголок» неизменно дарило нам неожиданные и неприятные встречи с шипучими гусями, кусачими собаками и бодливыми коровами. На лихо сокращенном маршруте непременно обнаруживались могучие заросли крапивы, колючие кусты, овраги и ямы. Пару раз мы так влезли в болото, однажды набрели на осиное гнездо, и еще, помню, был случай, когда я чудом не ступила в волчий капкан. В кое-что менее опасное, но очень вонючее, мы оба ступали неоднократно.

Поскольку на сей раз «срезать уголок» предлагалось по речному льду, я могла предположить, что подлунный путь наш разнообразят просверленные рыбаками лунки, просторные полыньи и массово вылезающие из первых и вторых голодные обитатели глубин.

Не то чтобы кто-то уже видел в речке Синяве кракенов и ктулху – нет, народный фольклор о том молчал. Но все когда-нибудь бывает в первый раз…

– Нет, срезать уголок мы не будем, – осознав, что Митяй уже притормаживает, готовясь выкрутить руль и форсировать замерзшую реку, торопливо сказала я.

– Точно? Уверена? – братец состроил просительную гримаску фасона «сиротка Марыся», и я заколебалась.

Митяй еще в детстве навострился трогательно и жалобно таращить глазки-незабудки. В принципе, хорошо, что он не утратил это умение, оно пригодится ему в семейной жизни с Лизкой, которая та еще командирша…

Добиваясь от меня желательного ему ответа, братец остановил машину – и очень правильно сделал! Перед самым носом выжидательно замершей «Калины» внезапно проплыло что-то большое, округлое – я не успела это рассмотреть, но впечатлилась его габаритами. Вытаращилась – куда там Марысе-Митяю!

– Э-мнэ… Что это было?!

– Ты тоже видела? – Митяй близко сунулся к лобовому стеклу, но за ним уже снова открывался вид на пустую заснеженную дорогу.

– Видела, но не поняла – что…

– И я…

Мы переглянулись.

Митяй открыл свою дверь, и в теплый салон впорхнуло несколько крупных белых мух. Снегопад, о котором дядя Боря с метеостанции предупреждал, что он будет многосерийным, начал второй акт своего марлезонского балета. Вовремя мои улетели в свой Калининград, аккурат в перерыв между сеансами снежной бури попали…

– Закрой дверь и рот, поехали уже, пока дорогу не засыпало, – отмерла я.

Митяй послушно тронул машину с места, и мы покатили дальше. При этом братец то и дело посматривал в зеркало заднего вида.

– Что там? – не выдержала я.

– Ничего. Но что-то ведь было. – Митяй немного помолчал, а потом осторожно спросил: – Как думаешь, что?

– Мне показалось, что слон, – призналась я, смущенно хихикнув: мол, понимаю, дичь несу…

– Какой слон?!

– Ну, вообще-то слоны бывают двух видов: индийские и африканские. – От волнения у меня сам собой включился режим просвещения темных масс. – Индийские поменьше – до трех метров в высоту, до шести с половиной – в длину, а уши у них вытянутые и заостренные книзу.

– А у африканских кверху, что ли? – заинтересовался Митяй. – Как у эльфов?

– У африканских слонов уши более округлые. – Тут я осознала, что говорю добродушно-умиленным голосом Николая Дроздова и осеклась.

Митяй посмотрел на меня как на ненормальную, но через пару секунд чертыхнулся, ударил по тормозам, вывалился в снежную круговерть и тут же в ней бесследно потерялся.

За бортом было темно и мело ого-го как, снег летел почти горизонтально, и выглядело это так, будто психованный невидимка яростно черкал мелом по школьной доске.

Я, перегнувшись влево и вывернув шею буквой «г», смотрела в оставшуюся открытой дверь, жмурясь от лезущих в глаза белых мух и ничего, кроме них, не видя, пока Митяй не вернулся.

Упав на сиденье, он захлопнул дверь, выжал сцепление, дал по газам и только после этого с ноткой отчетливого сожаления сказал:

– Нет, не слон это был.

– А кто?

– Не знаю. Следов я не увидел, а это кто-то здоровенный, должны были большущие отпечатки остаться. Хотя снегопад такой, что и слона занесет, не только его следы.