Пасул, казалось, не мог решить, кем хотел быть, напоминал и заставу, и шумный город. Он был слишком далеко, чтобы поддерживать промышленность, кроме почты и лагерей карьеров, но на мили отсюда не было других городов, и тут было полно временных жильцов — фермеров, ведущих скот на продажу, поселенцев, желающих пополнить припасы, отдыхающих работников карьеров и странных торговцев, осторожно идущих к менее уважаемому кварталу. Главная улица была широкой и ухоженной, ее обрамляли гостиницы и постоялые дворы, но переулки от нее уводили во тьму, и там были не такие роскошные места для ночлега и не только — наемная работа, пабы и зловещее «КОЙКИ НА КРЫШЕ — ПРИВЯЗЬ ПРИЛАГАЕТСЯ».

Мы с Яно поехали по не самым красивым переулкам к «Сладкой хвое», где мы с Ро и Элоиз оставались с Кольмом, прибыв сюда. Это здание было небольшим со смесью моквайский и алькоранских материалов — скругленные стены из белой глины и красной плитки с большими окнами, хотя стекло было из маленьких кусочков, а не ровных листов, как в замке в Толукуме. Внизу была чистая общая комната, полная обеспеченных путников и торговцев. Девушка за стойкой бара спросила наши имена.

Я чуть не выдал свое имя, но решил соврать.

— В-в-в-винс, — неубедительно пролепетал я, мой брат первым пришел в голову, хотя я мог назвать и отца. — Винсет Белохвост. И… — я взглянул на Яно.

— Эскер Ги, — сказал он.

Было очевидно, что мы врали, но она записала имена, заставила меня произнести еще раз иностранные звуки. Многие в городе говорили хоть немного на восточном и моквайском, но Сильвервуд был далеко, и никто в Алькоро не принимал эпитеты как мы. Она дала нам ключ и направила нас на второй этаж.

Комната была маленькой и аккуратной, с двумя узкими веревочными кроватями и агавой в горшке у окна. Я хотел рухнуть утомленным телом на матрац и проспать день, но у нас были дела, если я собирался ехать в пустыню завтра утром. Мы оставили сумки и пошли обратно — он хотел отыскать карету и кучера, готовых поехать на территорию бандитов, а я — купить в главном магазине города долго хранящиеся товары.

Еще не взошло солнце следующим утром, Яно помог мне нарядиться в лучший моквайский костюм из всех, что мне давали. Он был ужасного малинового оттенка с длинными хвостами камзола и кабошоновыми пуговицами размером с ноготь моего большого пальца на манжетах штанов. Я втянул живот, чтобы застегнуть камзол поверх жилетки.

— Должен признать, — выдавил я, пока Яно пытался сцепить мои волосы шпилькой. — У тебя тесная одежда.

— Ты слишком широко шагаешь, — он потянул за мои волосы, словно они так стали бы длиннее. — Ты шагаешь, словно у тебя деревца между ног. Шелк позволяет ходить изящно и без усилий, и он создает позу, — он вонзил шпильку в пучок, который смог стянуть, и отошел с недовольным видом. — Выглядит как младенец, добравшийся до украшений отца.

— Понадеемся, что Солнечный бандит не знает стиль придворных, — я взял трость. — Сможешь понести коробку? Мне и без того будет сложно спуститься целым.

Он поднял ящик с припасами.

— Не ставь так ноги.

— Как?

— Ты выгибаешь ступни… не понимаю, как ты до сих пор не сломал лодыжку.

— Так меня учили ходить, — сказал я едко. — Так шаги получаются тише.

— Может, в твоих сапогах, но не с деревянной подошвой. И к кому ты пытаешься подкрасться? Попытайся выбивать ритм, — он показал, пройдя к двери, вытягивая ногу и опуская ее. — Раз-два, раз-два, — он вышел с тяжелым ящиком, громкий, как оползень, но с идеальным равновесием.

Я ворчал из-за моквайцев, и час не продержавшихся бы в лесу, игнорируя шипение Кольма о разнице культур и смех мамы, что я никогда и не был на разведке в лесу. Я вышел за ним, вскидывая ступни и опуская их прямо.

От этого шансы сломать лодыжку не уменьшались.

Это только сильнее меня злило.

Кучер ждала перед дорогой каретой, какую позволяли себе только зажиточные торговцы. Несколько сидений для вооруженных стражей было на скамье кучера и крыше, но они были пустыми. Две лошади впереди топали, на них была дорогая кожаная упряжь. Лошадь, которую я одолжил у Яно, — худая светлая кобылица Кьюри — моквайское слово для льна — была привязана рядом, сияла в первых лучах рассвета.

— Это под ключ? — спросила кучер, кивнув на ящик в руках Яно. — Я не буду в ответе, если вы что-нибудь потеряете, ясно?

— Мы знаем, — Яно вручил ей ящик. — Вы получили оплату?

Она кивнула. Она потребовала полную оплату вперед вместе с написанным заявлением, что мы оплатим, если ее карета и команда пострадают — а это точно произойдет на территории бандита, ведь мы ехали без оружия.

И я вдруг осознал наш план. Я сглотнул и погладил брошь-светлячка. Я думал оставить ее, но она придавала смелости, и я спрятал ее под галстук. Если Солнечный щит не станет меня раздевать, она не найдет ее.

Вряд ли она будет меня раздевать.

Яно запихнул ящик в отделение под сидением внутри, задвинул дверцу тканью. Он отошел и повернулся ко мне, и вдруг наступил момент прощания.

Он был мрачен.

— Веран, спасибо.

— Не вопрос.

— Нет, я серьезно. Это может все изменить. И, слушай, я поспрашиваю тут, хорошо? Вдруг кто-то знает что-то о Тамзин. И если все пойдет не по плану, не оставайся там. Просто вернись, и мы что0нибудь придумаем. Хорошо?

Я нервничал, хотелось пошутить, чтобы рассеять напряжение — влияние мамы. Что могло пойти не так? Но я видел по его лицу, что все плохо кончится.

— Я буду умным, — сказал я ему.

— Хорошо, — он шумно выдохнул. Он дал мне мешочек на шнурке с монетами. — Удачи, — он раскрыл ладонь и протянул ко мне, словно что-то давал. Я опешил, а потом понял, что он пытался изобразить благодарный жест моего народа.

— И тебе, — я повторил движение. На моем большом пальце осталась белая полоска от мешочка.

Он отошел, и я неуклюже забрался в карету, сел на бархатную подушку. Кучер села на свое место и прикрикнула на лошадей. Они пошли вперед, карета раскачивалась на кожаных крепежах. Кьюри шагала рядом с нами.

Я оглянулся в окошко на Яно, но он пропал в облаке пыли. Луч красного света солнца ударил по глазам — рассвет начинался над равнинами. Я отклонился на сидении, меня мутило от движения кареты, и мы ехали к солнцу. 

Тамзин

У меня утром начались месячные!

Серьезно, я обрадовалась. Тело так болело, и я игнорировала столько боли, что не удивилась бы, если бы оно стало протестовать. Но я ощутила первые спазмы пару дней назад — знакомую боль среди другой жуткой боли, и этот день наступил.

Конечно, у меня не было бинтов, и кровь текла на штаны, одеяло и матрац. Я сидела, проснувшись, радуясь, что тело не погибало, но и переживая из-за того, как грязно будет. Я встала на ноги и проковыляла к двери. Я постучала кулаком в дверь, крича в окошко с решеткой.

После пары мгновений стука я услышала ругательства в коридоре. Загорелась лампа. Кто-то шел ко мне в тусклом свете рассвета.

— Что тебе надо? — спросила Пойя в окошке. Повязки на глазу не было, и было видно белый слепой глаз. — Клянусь красками, если не умолкнешь…

Ее слова утихли от моего вида. Мои губы дрогнули от ее новых ругательств, и она ушла, унося с собой лампу. Она вернулась через минуту с новым ведром — привет, ведро! — полным холодной воды, и с тряпкой. Она дала мне бинты и чистую — хотя бы немного чище — одежду.

Теперь стоило бросить ей в лицо ведро с отходами и бежать к открытой двери. Но я не знала, могла ли быстро двигаться, не знала, где была. Не в Моквайе. И я представляла, что воняла как соленый стейк, прожаренный, но с кровью. На меня стали бы охотиться все хищники континента. Я стала снимать одежду, а она опустилась на пол и стала оттирать матрац, ругаясь. Я подавила желание смеяться. Я не была виновата, что она не подумала о таком.

Новая одежда была такой же, как первая — бесцветная бесформенная рубаха и штаны с бечевкой вместо пояса. Я добавила внизу бинты. Пойя окунула тряпку в воду и выжала ее. Она взглянула на меня, увидела, что я была одета, вспомнила о двери наружу. Она оглянулась.