– Почему хорошо?

– Прохор не может быть романтиком.

– Может, но тогда он Прохором быть перестанет.

Марина рассмеялась скобками на экране.

– Ты действительно хочешь, чтобы я приехал?

– Нет, лучше позвони.

– Чем занимаешься? – набрал я ее номер, где улыбка сменилась на удивление.

– Лакирую свою привлекательность.

Голос был приятный, как французский парфюм, мягкий и глубокий. Именно таким я его и представлял, а теперь вдыхал через трубку. Столько времени переписываться, когда можно было просто наслаждаться женским голосом. Современный мир делает нас черствыми, мы уже боимся звонить, даже чтобы поздравить, голос – это слишком тактильно, слишком лично, слишком страшно. Текст совсем другое дело – написал, вроде как отписался, дело сделано и можно дальше заниматься собой.

– В красный?

– Откуда ты знаешь? – удивилась она в трубку.

– Хочешь, еще расскажу!

– Жажду!

– Губы накрасила красным, чтобы закрасить места поцелуев. Навела тени, загладила кремом усталость воспоминаний.

– Кошмар, ты за мной следишь?

– Потом подвела глаза, чтобы те тебя никогда больше не подводили. Тушью стерла с ресниц пыль разочарований. Расческой поправила волосы, разглаживая фибры души. Сомнения рассеяла окончательно духами. Улыбнулась, оставив уныние зеркалу, и собралась выйти на улицу к новым цветам и поклонникам.

– Вау! Да ты волшебник! Не хочешь стать моим поклонником?

– У меня цветов нет. Да я и старше тебя и не такой красивый.

– Не напрашивайся на комплимент. Со мной тебе совсем не обязательно быть красивым, со мной тебе достаточно просто быть. Правда, я про тебя совсем ничего не знаю. Может, расскажешь что-нибудь?

– Это долго.

– Хотя бы чуть-чуть.

– Ладно, – стоял я посреди комнаты в одних трусах. – Слушай: Жил-был человек, – подошел к зеркалу и начал кривляться с трубкой в руке. – Квартира его была настолько маленькой, что он жил в кровати, кухня его была настолько крохотной, что он завтракал в холодильнике, в душе ему было так скучно, что он лез в чужие. Ты еще не уснула? – спросил я Марину.

– Нет, очень интересно, продолжай.

– Взгляд его был настолько недальновидный, что он опирался на чужие точки зрения. Мозг его был настолько крошечный, что он пользовался чужим мнением, настроение его портилось так быстро, что он хранил его в морозилке…

– Ты чего замолчал?

– Я думаю. Как бы он ни пытался научить говорить свое имя, оно не говорило ни о чем. Как бы он ни представлял, он не представлял собой ничего. Он был настолько одинок, – посмотрел я на себя в профиль, – что не воспринимал людей, он был настолько не сдержан, что все время держался за телефон, чтобы не натворить. Мир его был настолько внутренним, что остальное время он проводил в виртуальном. Жизнь его была настолько логична, что он чувствовал себя встроенной деталью. Жила-была деталь, которая не знала, как ей стать человеком.

– Это же про меня, – через несколько секунд молчания произнесла Марина. – У меня никогда не получалось жить ради всех. Поэтому я жила ради одного человека.

– Ради себя?

– Ради него.

– Это не скучно?

– Это больно. Ненавижу нерешительность. Времени в жизни все меньше, а ее в людях все больше.

– Ты что не любишь людей? – поменял я руку и ухо, потому что не было навыков так долго висеть на телефоне.

– Дело не в том, что я не люблю людей. Просто мне достаточно одного. Достаточно было одного, но я так больше не хочу.

– Что значит, не хочу?

– Стой на месте, я приеду сама.

– Что ты будешь делать, если я завтра уеду?

– Скучать.

– А еще?

– Сильно скучать.

– А потом?

– А потом скучать будешь ты.

– Я?

– Что, не будешь?

– Буду, буду, буду, только не бросай меня в терновый куст.

– Ладно, на травку, устроит? Иногда просто необходимо лечь на травку, чтобы почувствовать лето, – вдруг остановилась она посреди ночи.

– Чтобы почувствовать себя частью вселенной, – положил я гитару на землю и сел рядом.

В ночном воздухе пахло теплой травой, медом и молоком. Запахи полевых цветов смешались в одном хороводе и уводили куда-то в детство, в деревню, к бабушке, где я проводил свое огромное лето.

– Большой, – рассмеялась она, рухнув в мои объятия.

– Очень большой, – добавил я, поймав ее.

– Ты про меня?

– Про себя.

– Не будем о грустном, – поцеловала она меня.

– Не будем, – впился я в ее губы, а руки мои текли по ее телу. Ее звали Арина. Ей было двадцать на вид и двадцать на вкус, яркое, легкое, молодое вино, от которого трудно оторваться. Я познакомился с ней на одном из своих многочисленных концертов. После концерта она каким-то образом проникла в мою гримерку, а потом и в мою жизнь.

– Кстати, куда ты завтра собрался? – оторвалась от меня она.

– Как обычно, на гастроли.

– Надолго?

– Не знаю, пока на недельку.

Чтобы набрать воздуха для нового поцелуя, мы взяли передышку, откинулись на землю и уставились в небо.

– Разбираешься в звездах? Вот эта, яркая, как называется?

– Это не звезда, это планета. Звезды, они мерцают, а у планет свет постоянный, как у лампочки.

– Понятно! А эта?

– Звезду не помню, вроде созвездие Девы.

– Сразу видно, любитель женщин.

– Да, я люблю вас!.. Арина, – добавил я имя после паузы.

– Красиво и безответственно.

– Ну почему безответственно?

– Уходишь от ответа.

– Всё – чистая правда! Я люблю женщин, нет никаких исключений. Потому как только вас природа одарила такой грудью, такими бедрами, талией и таким теплом. И не надо этого скрывать. Я считаю, женщина должна оставаться женщиной, дышать, ходить, говорить, но как можно меньше вздыхать, как женщина… Всякое переутомление, усталость отрывает у нее по кусочкам женственность. И вот здесь самое время появиться мужчине! Взять на себя эту усталость, снять ее, как рукой, сильной верной рукой, – провел я своей рукой по темному небу.

После этого монолога, некоторое время мы лежали молча, в полной темноте на Земле, которая еще не остыла от дневного солнца. На высоте вытянутой руки над нами мерцали звезды. Они смотрели на нас, подмигивая холодными взглядами.

– Потрясающе, – выдохнула она.

– Кого бы попросить потрясти, чтобы увидеть, как падают звезды.

– Никогда не видела, как падают звезды?

– Нет, ни разу.

– Видимо, редко смотришь на небо. Ну, так что, потрясти?

– Может, не надо. А то такое начнется. Все выбегут, займут все полянки. Звезде будет некуда упасть.

– Хочешь сказать, неудобно будет целоваться.

– Точно, – прильнула ко мне она и мы поцеловались.

– А звезд не стесняешься?

– Смотреть на звезды – уже секс.

– Как мало тебе надо.

– Да, но желательно все и сразу.

– А что мешает?

– Все и сразу, – рассмеялась она. И мы снова утонули в долгом поцелуе.

– Голова кружится.

– Не голова, Земля. Ты в курсе, что она крутится вокруг Солнца.

– То есть по кругу?

– Ну да.

– Значит, у нас никаких перспектив.

– Никаких… Потому что Земля лучшая из всех остальных планет.

– Говоришь, будто побывал на всех планетах, – пошутила она.

– Да, я бывалый.

– Ну и как там?

– По-разному.

– Ты имеешь в виду климат?

– Можно и так сказать, есть райские, есть адские. Конечно, все хотят попасть на райские планеты, чтобы всю жизнь наслаждаться.

– Запретными плодами?

– Ах вы, грешница… результатами своих хороших поступков.

– Мне кажется, у меня нет шансов.

– Да, все нечестивцы, неизбежно попадают на адские планеты и понесут наказание, соответствующее их грехам, – снова поцеловал я ее. Праведники же отправляются на райские планеты.

– Тяжело быть праведником.

– Не печалься, – улыбнулся я в темноту. – Рано или поздно и праведники, и грешники, вкусив плоды своих благочестивых или греховных поступков, возвращаются на Землю.