Когда я закончил тираду, мамаша испуганно посмотрела на меня и потянулась за валидолом в карман халата

– Ты очень странно мыслишь, сын, и это меня пугает. Иди в свою комнату.

Положив таблетку под язык, маман пару минут посидела на кухне и стала звонить папаше. Валидол она с силой выплюнула в раковину, и я слышал, как таблетка срикошетила и отлетела куда-то на пол.

А ведь я даже не успел рассказать ей о том, что два ублюдка – цверга Фьялара и Галара замочили мудрого беднягу поэта Квасира, слили его кровь в большой чан и смешав её с мёдом, получили алхимический продукт под названием «священный мёд поэзии»! И вот этим гематогеном боги смазывали губы всем новорождённым поэтам! Тогда вопрос: кто мазал губы Заболоцкому?! Вот видите, жизнь это вам не пачка сигарет. Жизнь – это загадка!

После сочинения мы с Лунатиком и Сержем пошли курить за школу

– Старый, ты как? Написал? – спросил я усталого Сержа, доставая из пачки сигарету.

– Да, пошло бы это писалово на – Серж сплюнул сквозь выбитый зуб и достал из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую фляжку – У бати спиздил, а он думает на охоте потерял – пояснил Серж, увидев наши вопросительные взгляды.

– Что там у тебя, дорогой мой человек? – вкрадчиво спросил Лунатик – коньяк пять звездей?

– Настойка элеутерококка на спирту, типа женьшеня – Серж отвинтил крышечку и, сделав из фляжки приличный глоток, вызывающе посмотрел на нас с Лунатиком – будете?

– Давай – сказал Лунатик, лихо выдохнул воздух, немного глотнул и неожиданно замер, сжав фляжку обеими руками, широко открыв рот и выпучив глаза.

– Дыши – Серж хлопнул Лунатика по спине и снисходительно добавил – глупый ты мангуст, когда пьют спирт, сначала вдыхают воздух, делают глоток, а потом выдыхают.

С Сержем не поспоришь, у него оба родака кривляются врачами в военном госпитале. Матушка психиатром, а батюшка – офтальмологом.

Я потянулся за фляжкой, но взять её не успел – из-за угла выкатился трудовик с кинокамерой, глазок которой был направлен прямо мне в лицо. Лунатик от неожиданности выронил из рук фляжку, и драгоценный эликсир потёк по выщербленному асфальту. Я закрыл фейс ладонью, а Серж грязно выругался.

– Отличный кадр! Улыбочку! Почему я не вижу улыбок на ваших лицах?!

– Да, пошёл ты – Серж сделал шаг вперёд и вырвал из рук трудовика кинокамеру.

Трудовик как-то сразу сник и попросил у нас закурить. Настроение разговаривать пропало. Мы вчетвером молча стояли у стены школы и курили. Потом Серж отдал трудовику кинокамеру , и тот ушёл.

Вы, кстати, никогда не пробовали играть сами с собой в такую игру: смотришь на человека и фантазируешь о том, кто он, какая у него профессия и судьба? Так вот, если посмотреть на нашего школьного учителя труда, никаких фантазий не возникает. Сразу видно, что он задрот и всегда в жопе. От того и бегает со своей камерой, как поп с гармонью. И всё снимает, снимает, снимает! А крышу у него снесло из-за того, что дочку в Москве убили. Она была студенткой-отличницей и шла после занятий в общагу, а два каких-то олигофрена увидели её такую маленькую, если смотреть с девятого этажа, и поспорили, что тот, кто попадёт ей в голову бутылкой из-под шампанского, получит приз – ноль семь рома «Негро»! А пили они как раз советское шампанское, мешая с кубинским ромом, присланным в СССР добрым Фиделем за всякие там долги. Первый же из них попал. Девчонке вдребезги размозжило череп, и до реанимации она не дотянула. Что было с этими уёбками не знаю, а у трудовика после этого резко снесло чердак, но из жалости его оставили в школе.

Мы выкурили ещё по сигарете, пожевали мускатного ореха и, договорившись встретиться вечером, разошлись по домам.

Домашний «разбор полётов» состоялся после того, как объявили результаты сочинения

– Три дробь три – задумчиво произнёс папаша и кровожадно уставился на меня – что ж ты, берибздей, честь семьи позоришь?!

«Тоже мне, семья Тибо» – вспомнил я фильм о нелёгкой судьбе французских буржуа и скромно промолчал.

– Как же так, Иннокентий?! Как же так?! – начала «артподготовку» мамаша.

– Что «как же так»? – ненавязчиво затупил я.

– Представители РОНО были очень удивлены, прочитав твоё сочинение!

– Они их ещё и читают? – съязвил я и покосился на волосатые папашины кулаки.

– Не надо ёрничать, сын. Ульяна Егоровна сказала, что в своём сочинении ты превратил роман коммуниста Николая Островского в какое-то буржуазное «Золото Маккенны»! Тебе не стыдно?!

– Нет. Просто у меня такая картина мира – отмазался я и вспомнил, как мы с Сержем в детстве пошли на этот штатовский фильм, хотя он был двухсерийным и стоил почти как коробка сливочного пломбира!

– Дать бы тебе по башке – неожиданно спокойно произнёс папаша – картинка мира у него, видишь ли, такая. Вот загребут тебя в армию, тогда узнаешь! И картинка твоя с овчинку покажется!

– Как это? – удивился я.

– Довожу до твоего сведения на наглядном примере. Вчера разбирали дело трёх старослужащих, которые изнасиловали и избили новобранца. Очко порвали так, что врач два часа зашить не мог! Уловил? – папаша повернулся к маман – а ты всё «Иннокентий»… «сын»… Вот о чём ему надо говорить!

– Избили и изнасиловали – сказал я, и оба родака с недоумением уставились на меня.

– Не допонял? – папаша с жадностью отхлебнул воды из стакана и с грохотом поставил его на стол.

– Сначала избили, а потом уже принудили к соитию. Так было бы логичнее – кратко пояснил я.

– Сво-олачь!!! – заорал папаша – твой дед за таких как ты кровь проливал, а ты… ты!!!

Он вскочил из-за стола и завис надо мной, как «Гинденбург» над Манхэттеном. Смекнув, что ситуация складывается не в мою пользу, я поспешил быстро ретироваться. А что, папашина школа. Он сам по пьяни часто рассказывал анекдот про солдатскую смекалку: «Рядовой Иванов выглянул из окопа и увидел ползущий на него тяжёлый немецкий танк «Тигр». «Пиздец» – смекнул рядовой Иванов». Многие папашины собутыльники этого анекдота не понимали.

Конечно, они ведь не прочли ни одного тома из «Библиотеки всемирной литературы», которую папаше подарили в знак большого уважения в одном из удалённых гарнизонов, куда он ездил для проверки боевого духа и политической грамотности советских бойцов. Понятно, что добрая половина рядового состава, служащего в этом гарнизоне была «призвана в ряды Вооружённых Сил» с территории жаркого Туркестана из семей недобитых в Гражданскую войну басмачей, ведущих в настоящее время ничем не примечательную жизнь простых дехкан и на русском, практически, не говорящих… Кроме библы в двести томов с папашей тогда прилетело на грузовом самолёте пять двадцатилитровых канистр чистейшего коньячного спирта, два чудесных ковра и туша молодой кабарги.

Маман схватилась за голову, не зная куда девать книги, а папаша приказал своему денщику-прапору соорудить во всех комнатах нашей квартиры полки-стеллажи и заявил, что пока он не соберёт пять тысяч томов – не успокоится.

– Жора, но почему же именно пять тысяч, а не две или полторы? – язвительно спросила маман.

– Потому что у Федулова четыре с половиной! И вообще – это больше не обсуждается! – прорычал папаша, и на этом разговор был закончен.

Книги привозились в коробках и чемоданах из каждой папашиной командировки, и маман аккуратно выставляла их на полки. Папаша книг никогда не читал, маман уважала Драйзера и Стендаля, а я «глотал» всё подряд. Когда совсем не было карманных денег, я продавал знакомому чуваку книги из «второго эшелона». Папаша, выпив перед сном полстакана настоянного на полезных травах спирта, подходил к одному из стеллажей и любовно поглаживая цветные книжные корешки, разговаривал с ними: «Ну что, хорошие вы мои, скоро мы этого Федулова сделаем. Как стоячего обойдём». Что и ни говори, а в нём всегда сидел крепкий дух соревнования!

Я старался от папаши не отставать и создал свою «библиотеку Фишера», которая состояла из ворованных книг и хранилась в бельевом ящике под диваном. Первой и любимой книгой была «Одиссея капитана Блада» со множеством размазанных фиолетовых штампов какой-то занюханной районной библиотеки. Помните, у него ещё было три корабля «Арабелла», «Лахезис» и «Атропос», названые в честь женщин-богинь? Последним и самым ценным экземпляром в моей коллекции был раритетный трёхтомник философа Мишеля Монтеня, который подогнал мне Серж, прочитавший за всю жизнь два футбольных справочника и «Новую книгу о супружестве» немецкого доктора Нойберта. А приобрёл Серж этого Монтеня совершенно случайно. Когда он, отболев и получив по морде за свой любимый «Спартак», возвращался последней электричкой из Москвы, к нему подсел пожилой ласковый гражданин и предложил выпить вина. Вино, по словам гражданина было «изумительно вкусным» и находилось в одной из квартир города Химки. Серж купился на посулы и поехал к ласковому гражданину, который оказался профессором-филологом и гомосексуалистом. После распития дешёвого портвейна «Кавказ» начались предварительные ласки, и филолог, получив сокрушительный удар в челюсть, упал на пол. Серж взял с полки три первых попавшихся тома и, сказав пускающему кровавые слюни профессору: «Это – за моральный ущерб», свалил из квартиры. Я долго ржал над Сержем, но рассказывать никому не стал – друг всё-таки. В честь философа Мишеля мы тогда здорово напились и оклеили стену моей конуры фотографиями, вырезанными из журнала «Юный натуралист», который очень нравился мамаше и выписывался «для меня» вместо «Иностранки» и «Ровесника», потому что они были дорогими. Последним штрихом в новом дизайне обоев стал плакат с любимой группой «Uriah Heep», купленный за 25 рублей в сортире московского ГУМа. Он здорово смотрелся среди медведей, енотов и добрых слонов!