– Так, Гена, одной, я так понимаю, нам будет мало. Пойдём за мной, – и он двинулся в начало вагона, где по установленной ещё в прошлом веке норме располагалось купе проводника.

– Привет, Мария!

– О! А я заходила, не застала. Ну что, мужчины? Есть проблемы? – и солнце снова ворвалось в маленькое купе, сверкнув жёлтым отблеском её улыбки.

– Так, Мария, это мой друг Гена. Токарь-акционер. Ветеран Северного флота. У них проблема. Закончились бодрящие напитки, а у него жена и маленький ребёнок. И ещё брат жены. И чтобы перенести все тяготы и лишения дальней поездки, ему нужна помощь.

– Всё понятно. Можешь не продолжать. Водка? Вино? Пиво? Чай не предлагаю – думаю, для ветеранов не актуально.

– Машенька, дай нам пока на пробу бутылку водки.

– И пива пять бутылок! – вставил в разговор Гена свои пять копеек. – У меня жена пиво очень уважает.

– С вас, мужчины, двадцать баксов.

– Макс! Она чё, охренела? Сорок деревянных косарей за бутылку? Да у меня и баксов-то нет. У хохлов, говорят, и наши рупии берут.

– Гена, это же сервис. Не хочешь так, будешь ждать до Харькова. Доставайте, Машенька, ваш золотой запас! И на бонус дай мне бутылку минералки.

– Ушлый, чёрт! Люблю таких мужиков. Ладно, будет тебе даже два бонуса, – и проводница распахнула маленький холодильник, стоявший под столиком. – Смотри! Во-первых, всё холодное! А во-вторых – твоя минералка!

Картина открывшаяся перед ним, когда он вошёл в соседнее купе, была достойна лучших творений Зощенко или Аверченко и уж точно заслуживала того, чтобы отложиться в памяти. Слева у окна сидела внушительного вида и размера женщина. В руках она держала надкусанную куриную ножку и большой солёный огурец. На столе, словно сошедший с полотен Снейдерса, был разложен достойный натюрморт. Большой горкой высились на газете котлеты, возлежала жареная курица, россыпь варёных яиц дополняла живописные развалы помидоров, редиски и прочих природно-огородных даров. У окна стояла початая трёхлитровая банка солёных огурцов, накрытая тарелкой со стопкой оладий. С краю приютились зачем-то заказанные, но нетронутые три стакана с чаем в подстаканниках.

Напротив с грустной физиономией сидел Гена номер два. Или его близнец. Или клон Гены. Или его двойник. В точно такой же тельняшке и точно таких же «адидасовских» штанах. Парень грустно смотрел в окно, часто моргал, и было понятно, что ещё чуть-чуть – и он заснёт. На верхней полке спал упитанный мальчик лет пяти. Он обнимал большой железный трактор, который ещё немного, и должен был выскользнуть из его рук и упасть любимой маме прямо на голову.

– Вот, Галь! Знакомьтесь! Это Макс. Наш сосед. Классный чувак. В Африке служил. У него есть бухло. Я его к нам в гости позвал. Макс! Это моя жена Галя. Это её брат и мой кореш Вова. Вова, это Макс! Макс, проходи! Присаживайся. Вова, достань посуду.

– Здравствуйте, – Максим улыбнулся Галине и протянул руку вмиг посвежевшему Вове. – Значит, мы соседи. Зашёл познакомиться. Мои все спят. Решил к вам на огонёк. – Он выставил на стол две бутылки водки. – Гена, где пиво? А это вам, Галина, Гена сказал, что вы любите.

Глаза Галины, до этого сощурившиеся в подозрительные щёлки, пронизывающие его насквозь, моментально засветились добродушием и гостеприимством.

– Проходите, пожалуйста! Садитесь. Милости просим. Ты чего, заснул, Вова? Давай стакан! Покушайте с нами. Вот котлетки свои, курочка.

Через полчаса, когда Максим вышел в тамбур перекурить, ему уже казалось, что жизнь не такая противная штука. И что в мире ещё много простых и добрых людей. И они не только среди его друзей. Их ещё можно и на улице встретить.

– Смешная семейка, конечно! – улыбнулся он собственным мыслям и закурил, по привычке всматриваясь в окно. – Но добрая. Без заморочек. Тот самый народ, который сейчас почему-то принято называть быдлом. Хотя они как раз и есть народ. А быдло – это те, кто повылезал за последние три года из щелей, как тараканы. Всё это жульё и ворьё. Бандосы эти. Бизнесмены эти доморощенные… А эти ничего. Свои.

Он посмотрел на часы и, не успев подумать, что пора бы уже проснуться его женщинам, как в дверь постучали. На пороге, широко улыбаясь, стояли посвежевшие и, судя по всему, уже умиротворённые Наталья и Татьяна.

– Здравствуйте всем! Мы вынуждены забрать у вас своё сокровище, – бодро проговорила Татьяна и, нагнувшись, прошептала ему в ухо:

– Там Андрей и Володя зовут в ресторан. Мы, честно говоря, тоже бы поели чего-нибудь.

Он поднялся.

– Спасибо этому дому! Труба зовёт! Галя! Вова! Гена! Дорога ещё дальняя. Увидимся! – и захлопнул дверь соседского купе, обнял за плечи двух женщин и, улыбаясь, произнёс:

– Я рад, Танюш, Натуль, что вы наконец в норме. Всё будет хорошо! Вы не пожалеете! Пошли отметим начало отпуска по-человечески, а то соседи, конечно, люди интересные, но я уже устал от них. Хорошего понемножку… Слава Богу, вы меня забрали. Забавные ребята, я вам потом расскажу.

– Да всё нормально, Лазарев! Ты о чём? Всё нормально! Отдыхаем! Пойдём уже в ресторан. Кушать хочется! Да и выпить можно! – Татьяна рассмеялась, и они бодро двинулись по коридору.

Словно проносившиеся за окном пейзажи, мелькали блюда на ресторанном столике, где, уютно расположившись, они шумной компанией отмечали начало отпуска. Сразу же то, что предлагалось в меню, было отменено аккуратно вложенной в карман жилета официанта стодолларовой бумажкой. И буквально через пять минут тот же официант принес им листочек в клеточку с перечнем того, «что только загрузили и пока не разместили в меню». Уже первые строчки исписанного мелким каллиграфическим почерком тетрадного листка вызывали выделение слюны и превращали обшарпанный вагон-ресторан если и не в «Метрополь», то хотя бы в само слово «РЕСТОРАН». А разнообразие напитков просто поражало. И если наличие крымских вин было хотя бы объяснимо, то присутствие уже позабытых за десять лет таких марок водки, как «Стрижемент» или «Охотничья», просто повергало в ступор. Цены, нацарапанные карандашом напротив названий, конечно, пугали и заставляли зрачки округляться. Но кто же, скажите, откажется, имея в кармане десять миллионов, от «парной телятины в соусе из белых грибов», да под рюмку «Стрижемента»? А от «осетрины, томленной в молоке», да под бокал белого сухого «Инкермана» 1980 года? Ещё вопрос: а какой мужчина не захочет угостить свою женщину хорошим, настоящим французским шампанским, при этом выставив перед ней большую плошку с чёрной икрой? Вы знаете таких? Я – нет. А если ко всему перечисленному вы ещё и молоды, и здоровы, и вам хочется праздника? И если к тому же вокруг тебя все точно такие же – молодые, красивые и весёлые? А ещё они, что немаловажно, впервые за много лет оторвались от цепи бытовых, рабочих, личных, семейных и всех других бесконечных проблем? Вырвались из серости и убогости, превращённой за последние годы в одну огромную толкучку Москвы? И вдруг в хорошей компании едут к сказочному Чёрному морю, а впереди ещё две недели волшебного полёта? У вас есть ответы на все эти вопросы?! Ну вот то-то же!

Именно поэтому в тот миг, когда в накуренном воздухе обшарпанного вагона-ресторана все эти факторы сплелись в клубок, а скорее смешались в кем-то там, на небесах, замешанный в такой круто взбитый коктейль, могло получиться только одно – ПРАЗДНИК!

Так бывает всегда, когда в одной точке пространства сходятся все эти или иногда другие, но не менее важные факторы. И, расталкивая друг друга, складываются затем в яркую витражную арабеску, словно стекляшки калейдоскопа. Вот тогда уже абсолютно не важно где, в каком месте это всё происходит! Это может быть шикарный зал самого дорого ресторана Парижа с белоснежной хрустящей скатертью или просто перевёрнутый и накрытый старой газетой ящик во дворе где-нибудь в Марьиной Роще, шикарная яхта, скользящая по ослепительной синеве в лучах предзакатного солнца у берегов Ниццы, или старый пивняк-стоячка с липкими столами и чешуёй воблы на полу в каком-нибудь Чертаново. Потому что ЭТО уже абсолютно неважно! Пьеса написана. Актёрский состав великолепен. Кураж и настроение зашкаливают. Тот наверху, кому положено, уже благословил. А какие вокруг декорации? Да никого уже абсолютно не волнуют декорации – зрелище состоялось! Ведь когда случается праздник, настоящий, не по календарю, а именно по сути своей, по душе и по сердцу, – он остаётся навсегда в жизни. Он может забыться на время, отодвинутый текучкой жизни. Может померкнуть в сиянии ярких страниц пролетающих лет. Но он никуда не уходит, а просто ложится где-то на далёких полочках твоего сознания и засыпает там до поры, словно важный исторический документ в архиве. Лежит себе там спокойненько и ждёт своего часа. И вдруг! По прошествии многих и многих лет, как только коснётся ненароком его словом кто-то – так просто, невзначай коснётся того дня, вспомнит, даже не задумываясь, мелкий эпизод того самого праздника души… И тут же, перебивая друг друга, польются, заструятся и полетят до космических высот воспоминания. И заискрится воздух, наполняясь эмоциями до звенящего предела, заиграет вдруг давно забытая музыка, закружится где-то в глубине сознания тот самый калейдоскоп, зарумянятся ни с того ни с сего щёки, и запляшут руки, выписывая кренделя жестикуляции, показывая, КАК всё тогда было на самом деле! И уже не остановить, не прекратить, не переорать, пока не выговорятся, пока не отсмеются и не отматерятся все те, кто помнит. А потом, в итоге, напитав эмоциями каждую клеточку мозга, увлажнятся и заблестят глаза у всех присутствующих, растянутся губы в грустных улыбках, и окунутся все на миг туда, куда никому и никогда уже не вернуться, – в свою молодость. И уже не вспоминаются просчёты и минусы, да и были ли они вообще тогда, эти минусы?! И уже не обсуждаются поступки и действия – зачем?! А смысл? Ведь всё было здорово! Всё было так классно! Раз мы это вспоминаем с таким удовольствием, то понятно, что всё было правильно! ПРА-ВИЛЬ-НО. А как иначе? КАК иначе?!