- Приятное известие. Ну ладно, будь здоров, я тут спешу кое-что доделать.

Он дописал в коленкоровый блокнот стихи и стал приводить в порядок результаты опроса соседей и знакомых по поводу их представлений о времени.

- Год у меня похож на шляпу, - сказала старуха Курилова. - То снимаешь ее, когда жарко, то надеваешь. По-другому объяснить не могу.

Для Галисветова и второклассника Петрухина дни недели представали в образе школьного дневника. У многих людей среднего возраста зима занимала всю левую часть воображаемого круга, а весна, лето и осень размещались справа. Интересное признание сделала второкурсница Олька: волнующие события измерялись ею частотой пульса, то есть биением собственного сердца. А вот Соркин видел время в виде растущего вверх конуса, основание которого - ушедшая в прошлое, но все же сидящая в нас цикличность, а сходящаяся в одной точке надстройка над ним - получаемая информация, которая в сказочном далеке, когда будет возможность приблизиться к истине, сведется на нет. Эта точка на колпачке конуса - вечность, где время останавливается, застывает. Ладушкин выразил беспокойство - уж не конец ли это всему? Но Веня загадочно ответил, что это - существование сразу в трех временах, а следовательно, не смерть, а бессмертие.

- Тогда эта точка должна быть в человеке, - взволнованно сказал Ладушкин. - Может, это и есть орган времени?

Лишь в одном сходились все - что время удивительно ускорило свой бег. Об этом говорили даже дети.

А Виолетта уже приближалась к солнцу, чтобы потом отправиться назад в свой разбойный путь.

В прессе, по радио, телевидению то и дело выступали ученые, обнадеживая мощью современной науки и техники, однако и в их выступлениях порой проскальзывали тревога и озабоченность.

Стояли последние теплые дни, когда коллектив конструкторского бюро выехал на воскресенье за город. Автобус остановился на уютной поляне, окруженной зарослями кизила и шиповника. "Хорошо бы и Галисветову подышать лесом", - запоздало подумал Ладушкин, выходя из машины вслед за пестрой ватагой сослуживцев. Одетые по-туристски, с кошелками, полиэтиленовыми мешочками и ведрами для ягод и грибов, все выглядели несколько иными, чем на работе, по-ребячески раскованными и беззаботными. К Ладушкину подошла крупная женщина в джинсах и больших темных очках. С минутным опозданием он узнал в ней шефиню, смутился, но не подал виду, скрыл свой промах, когда она обратилась к нему:

- Вы заразили меня идеей слежения времени. Стала расписывать все по часам и минутам. Мой списочек социологам бы. Три-четыре часа в день на одно домашнее хозяйство уходит. Крутились бы мужики, как мы, уже бы давно вместо громоздких кухонных комбайнов изобрели малогабаритную автоматику.

- Еще лучше перейти на таблетки, - вмешался в разговор патентовед Иванчук. - Бросил в рот или выдавил пасту - и сыт, как космонавт. Но я вот о чем думаю: куда женщина будет свободное время девать?

- Как куда? - возмутилась шефиня. - Да вы знаете, что говорите?

- А вот куда? - Иванчук усмехнулся. - Рассудите сами: женщина существо эмоциональное, для нее на первом месте любовь.

Что ответила шефиня, Ладушкин не слыхал, потому что перед ним выросла Орехова, взяла за руку и отвела в сторону. Брюки и курточка делали ее похожей на хорошенького мальчика, и она знала об этом.

- Ты ищешь то, не знаю что, - сказала она. - Идем лучше туда, не знаю куда.

Ее бесцеремонность раздражала.

- Каждый ищет в меру собственных способностей, - сказал он. - Ты хорошую вязальщицу, я - хроноглаз.

- А Галисветов - книгу о кометах.

Он с досадой вспомнил, что забыл отвезти ему взятый недавно в библиотеке сборник об интересных природных явлениях.

Орехова с длинной усмешкой посмотрела на него, вынула из кармана прозрачный пакет и стала обрывать синие ягоды терна.

Он молча углубился в лес. Хотелось побыть одному. В этом горном лесу дышалось легко, свободно, воздух омывал и легкие, и душу. В зарослях кто-то зашуршал. Ладушкин остановился и увидел ежа. Тот, пыхтя, волок на спине два масленка. Справа деревья раздвигались, открывая дымчато-синие горы.

Протяжно кричала какая-то птица. Он был здесь чужестранцем, не знающим названий ни трав, ни животных, ни птиц. Разве что кизил и терн умеет отличать от сосны, да кукушку от дятла. "У гор, должно быть, иное время, чем у леса, - подумал он. - И уж совсем скоротечно оно у меня, "венца природы". Обидно и несправедливо".

Из сосняка почти неслышно вышел человек, слегка опираясь на длинную, выше головы, палку. На нем была овчинная безрукавка, надетая поверх выцветшей гимнастерки, и заправленные в кирзовые сапоги штаны от спортивного костюма. Был он стар и сед. На коричневом лице со следами солнца и времени блестели голубые глаза. Должно быть, лесничий.

- Доброго вам здоровьица, молодой человек, - сказал старик, подходя к нему и низко кланяясь. За плечами его висела котомка-рюкзак. Вероятно, он прошел немалое расстояние. Кирзовые сапоги были на износе, да и вся одежда выглядела довольно ветхо.

- Издалека, дедушка? - поинтересовался он.

- Все мы издалека, - ответил тот, усаживаясь под сосенкой. - Курева нет?

Ладушкин не курил. Тогда старик полез в котомку, достал клочок газеты, накрошил в нее табак из холстяного мешочка и свернул "козью ножку".

- Это хорошо, что не куришь, - сказал старик. - В лесу лучше без огня. - Откуда-то из-за голенища он вынул старую солдатскую зажигалку и щелкнул ею.

Чем внимательней Ладушкин смотрел на старика, тем любопытней тот казался ему. Крупное горбоносое лицо светилось мудрой печалью. Сел рядом. Все вертевшиеся на языке вопросы вмиг отпали. Хотелось просто сидеть с этим человеком и молчать, слушая лесных птиц. Так вписывался он в этот пейзаж, будто был частью лесного организма.

- Мечтаешь? - вдруг усмехнулся старик. - Ну-ну.

- Время летит, - высказал Ладушкин сокровенное.

- Эк, - крякнул старик. - Как нынче все хотят его остановить! Да ничего не получится, коль запустили машинку. А если хочешь замедлить его, переселяйся сюда. Здесь, в горах, оно пехом ходит, на своих двоих, а не летит на автомобиле или мотоцикле. Да ведь не расстанешься со своей автоматикой-механизацией.