Сообщение произвело некоторое замешательство. Всем сразу стало как-то неловко, будто услышали неприличный анекдот.
- Мы не совсем плодотворно проводим занятия, - заметил человек в вельветовой куртке, похожий длинными до плеч волосами на художника. - Так и не решили, что делать с Леонилой. Она ведь по-прежнему хулиганит на вокзале.
- Что предлагаете лично вы? - скучно спросила девушка, подкатывая глаза под крашенные синим веки.
- Может, это покажется не совсем серьезным, но я предлагаю использовать способности Леониды для Дома быта.
Все опять вопросительно замолчали. Прервал тишину длинноволосый:
- А почему бы Леониле не мыть стекла многоэтажных домов? Эдак вспорхнула бы и тряпочкой, тряпочкой! - Длинноволосый с улыбкой осмотрел собрание.
- Ну и придумали, - фыркнула девушка. - Такую романтическую способность - на мытье окон!
- А что вы предлагаете? - спросил Арамян.
- Пусть летает просто так, на удивленье людям, пусть будит в них мечту о прекрасном.
- Летать просто так - слишком расточительно, - не согласился длинноволосый. - Это должно приносить зримую пользу, а не пробуждать какие-то там мечты, которые уводят от действительности.
Поднялся гвалт, все разделились на два лагеря.
Соркин встал, моргнул Ладушкину и указал глазами на дверь. Но прежде чем уйти, Ладушкин подошел к Дуброву.
- Я очень хотел бы встретиться с вами.
- Можно, - кивнул Дубров. - Но когда приеду из рейса.
- Нам есть о чем поговорить. Я ведь тоже когда-то на МАЗе вкалывал.
Дубров опять кивнул и неожиданно, украдкой оглянувшись, тихо сказал:
- Есть кое-что более любопытное, чем сломанные часы. - И добавил со значением: - Только по секрету.
Ладушкин назвал номер своего телефона и вышел вслед за Соркиным.
- Пошли ко мне в гости, - сказал Соркин, когда они очутились на улице. - Три года вместе работаем, а ни разу у меня не был. И вообще, что мы знаем друг о друге?
Жил Соркин в довоенном двухкомнатном доме с высокими потолками, верандой и хозяйственными постройками во дворе. По комнатам бегал его сын Мишка в пластмассовом шлеме, с саблей наизготовку. Размахивая ею, он подскочил к Ладушкину:
- Ты уже видел нашу времянку?
- Нет. Зато я видел тебя. Эка невидаль, времянка! А вот ты - чудо! Ладушкин подхватил мальчишку под руки и посадил себе на загривок. Мишка восторженно завизжал.
- Знаешь, почему ее зовут времянкой? - спросил он, вволю покатавшись на Ладушкиных плечах. - Потому что там проживает время.
- Ты хочешь сказать, живут временно?
- Да нет же! - воскликнул Мишка. - Непонятливый какой. Там живет время, потому и времянка.
- А ну, брысь отсюда, - цыкнул на него Соркин, и мальчишка исчез в соседней комнате.
- Забавный малыш. - Ладушкин вдруг вспомнил, что обещал Галисветову книгу о Че Геваре.
- Между прочим, этот малыш прав. - Соркин серьезно взглянул на Ладушкина.
- То есть? - не понял он.
- Насчет времянки. - Веня усмехнулся. - Они там, видите ли, волну нагоняют, беспокоятся о часовых механизмах. Зато здесь... - Он снизил голос. - Учти. ГрАНЯ об этом пока не знает... Идем.
Времянка стояла в углу квадратного уютного дворика с раскидистой грушей в центре. Обычный сарай из побеленного ракушечника. Ладушкин уже приготовился к очередной шутке Соркина, когда тот с неожиданно каменным лицом подвел его к времянке, но отворил не дверь, а крохотную деревянную ставенку в стене.
- Смотри!
Ладушкин прильнул к окошку и замер. За спиной его мягко светило осеннее солнце, в то время как перед глазами - и это было невероятно! - стояла бесконечная звездная ночь. Она хлынула на него из крошечного отверстия, притянула, вобрала в себя, впитала, и невозможно было оторваться от этого удивительного зрелища.
- Что за кинематограф! - наконец выдавил он, отваливаясь от окошка.
Веня мрачно смотрел на него.
- Не узнаешь?
- Ночь, звезды... Да что это?
- Звезды... - передразнил Соркин. - Это-же его глаза!
- Чьи?
- Кроноса.
- Я, конечно, отдаю должное твоему юмору и изобретательности, - сказал Ладушкин, слегка запинаясь, - но объясни по-человечески, что здесь происходит?
- А то! - вдруг вскричал Веня, и лицо его покрылось пятнами. - То самое! Когда смотрю в окошко, то есть прямо в глаза-звезды, начинаю думать. О жизни и смерти. О поэзии и любви. Я, инженер, превращаюсь в философа. Тебя устраивает быть прозаико-слесарем? Ну и будь! Но ведь это что-то половинчатое - инженеро-философ!
- Галисветов сказал, что скоро все будут творческими личностями.
- А мне плевать на это, пока там сторожит он, - кивнул Соркин на времянку и вытер пот со лба.
Ладушкин обернулся, будто кто-то позвал его. Деревянная ставенка приковывала взгляд. От волнения пересохло во рту.
- Из меня лезут стихи, - растерянно сказал он и дрогнувшим голосом продекламировал:
В утонченной злобе и коварстве,
Разрушая лица и мосты,
Смотришь, как в твоем мгновенном царстве
Мы растим духовные цветы.
Верим: не усохнут, не завянут,
Под косой твоей не упадут,
Злобный Кронос! Берегись, восстанут
Твои дети - и тебя сожрут!
- По-моему, неплохо, - оценил Веня. - Но концовку измени. Лучше не сожрут, а поймут. "И тебя поймут!"
Он сидел над коленкоровым блокнотом, записывая свои неожиданные стихи, когда раздался телефонный звонок.
- Привет, это я, Галисветов. У тебя есть что-нибудь почитать о кометах?
- Нет, но достану. Как дела?
- По литературе опять схватил "банан". Мама собирается нанять репетитора.
- Спроси у мамы, что она будет делать с тобой после десятого класса, когда тебе исполнится двенадцать.
- Поступлю в университет. Со мной уже беседовал профессор.
- Вот как. Поздравляю. А что Егоров, уже не лупит тебя?
- Нет. Я научился давать сдачи.
- Мда... Твой темный отец в твоем возрасте хорошо гонял мяч. Должен сказать тебе, это прекрасное занятие!
- Юлия Петровна допытывалась, откуда ты знаешь меня.
- И что ты сказал?
- Правду.
- А она?
- Очень удивилась и спросила, в кого я такой уродился.
- А ты?
- Я ответил, что, наверное, в дядю Максима.
- Это как понимать?
- У нас с дядей Максимом одинаковая мечта: поехать в Африку учить безграмотных и кормить голодных. Жаль, что он скоро женится и уезжает.
