- Го-то-во-о!
Буксирный пароходик заработал винтом, баржа плавно сдвинулась с места, и морская зыбь зажурчала, разбиваясь об ее обшивку.
В небе дрожали первые отсветы возникающего утра. Мокрый канат хлопал по зеркальной глади, затем он натянулся, зазвенел как струна, и тогда баржа, шедшая как-то боком, взяла курс, взбила морскую пену и пошла, покачиваясь, в одну линию с буксиром.
Слева тянулся мол, справа мигали редкие огни, и не было кругом ни души, ни один взгляд не проводил уходившую в открытое море баржу. Конвоиры пританцовывали на неровной палубе баржи. Им было зябко и хотелось поскорее развязаться с этим грязным делом, добраться до караульного помещения и завалиться спать.
В открытом море буксирный пароходик пришвартовался к борту баржи, дымя, фырча и поднимая волну.
- Выводить? - спросил начальник конвоя.
- Не надо! - ответил Котовский, прыгнул на баржу и в упор выстрелил в начальника конвоя. Дружинники тем временем расправлялись с остальными.
Это заняло какие-нибудь три минуты.
- Да что же вы медлите? Открывайте люк! Каждая секунда дорога! Ведь они не знают, что спасены. А за это время можно поседеть или потерять рассудок!
Как быстро светало! Смертники выходили из заточения один за другим. Некоторые, собрав все душевные силы, приготовились умереть гордо и достойно. Теперь они вдруг ослабли и вместе с нахлынувшей радостью почувствовали свинцовую усталость. Из шестидесяти не спасся только один малодушный: он еще ночью перерезал себе вены...
Котовский обнял Самойлова:
- Дорогой мой! Как я счастлив!
- Опять жизнь!..
Милые, родные лица... Все тут! Все в сборе! Есть ли большая радость, чем отвести от близкого человека костлявую руку смерти!
Буксирный пароходик набирал скорость. Он держал путь к пустынному молу и очень торопился, потому что уже всходило горячее пламенеющее солнце, наступал день.
Итак, Котовский не только не явился в контрразведку "для предания его суду", но еще и освободил товарищей! И уже были на объявления контрразведчиков наклеены чьей-то быстрой рукой сообщения:
"Обреченные на смерть без суда и следствия шестьдесят заложников вырваны из когтей презренных наемников капитала и сейчас находятся на свободе! Да здравствует власть рабочих и крестьян! Да здравствует ленинская правда!"
- Это ты успел смастерить? - обернулся Котовский к Васе.
- Немножко нескладко вышло, но уж очень мы торопились...
- По-моему, ничего, правильно в основном написано. Как ты считаешь, Михаил?
- Все хорошо, только надо было подписать: "Котовский". Это бы им больше подперчило.
- Я хотел, - пробормотал смущенно Вася, - да побоялся, что мне за это от Григория Ивановича попадет...
3
Не раз вспоминал Григорий Иванович про Орешникова. Куда девался этот кающийся дворянин, этот доморощенный философ? С того дня, как Орешников шепнул на ухо слово предупреждения капитану Королевскому, они больше не встречались. Куда он исчез? Может быть, уехал на фронт?
А Николай Орешников жил своей жизнью.
В 1914 году Коле Орешникову предстояло надеть военную шинель. В те годы в восьмом классе гимназии был сокращенный курс: досрочный выпуск направляли в школу прапорщиков. Мечты о студенческой жизни, о выборе профессии, о лекциях, о студенческих песнях - все летело прахом! Предстояла маршировка, муштровка... и что дальше? Орешников никогда не мечтал стать военным.
У отца были связи, отец похлопотал, удалось получить год отсрочки и поступить в Путейский, здесь же, в Петрограде. В институте Орешников встретил Всеволода Скоповского, никак не двигавшегося дальше первого курса. Здесь же пребывал и старший братец Николая, по-прежнему занятый любовными интригами, свиданиями и объяснениями с мужьями.
Как радовалась Колина мать за сына-студента! Как обнимали Николеньку сестренки! Отец хмурился и сам не мог решить, хорошо ли избегать призыва в армию, когда все сверстники воюют.
С трепетом вступил Николай Орешников в старинное здание возле Сенной, сюда, где когда-то учился знаменитый Кербедз, строитель Николаевского моста в Петербурге, где выросли талантливейшие русские инженеры Мельников и Крафт, построившие первую железную дорогу в России между Петербургом и Москвой. Орешников успел побывать на лекциях профессора Передерия и так был очарован, что просто бредил им. Не меньшее впечатление на него произвели - тоже мировые известности - Корейша и Тимонов.
Все нравилось Орешникову в Путейском институте, все было так ново и так ему по душе... Но вот снова призыв... На фронте не хватало офицерского состава. Скоповский уехал, любвеобильный братец устроился по протекции влиятельной дамы в госпитале, но вскоре попал в какую-то скандальную историю, и ему пришлось безотлагательно убираться. Через месяц пришло от него письмо из Челябинска. Потом вообще ничего не было о нем слышно. Погиб ли на фронте? Или умер в тифозном бараке? Или выбрался каким-нибудь способом за границу? Николай Орешников тоже не удержался в Путейском институте. На этот раз не помогли и связи отца. Все произошло так стремительно, что Орешников не успел и опомниться, как очутился в школе прапорщиков, а затем и на фронте.
С того времени события подхватили его и повлекли через быстрые годы. Он походил на щепку, которую подхватило бурное водополье. Казармы... окопы... бои... и та умудренность, что появляется у человека, который заглянул смерти в глаза.
К концу войны кадровое офицерство было в значительной степени перебито и восполнялось за счет скороспелых выпусков военных училищ, наскоро обученных студентов и даже старшеклассников-гимназистов. А война шла своим чередом! В семнадцатом году с офицеров срывали погоны, в восемнадцатом - брали заложниками. А тут мобилизация в белую армию, и Орешников "спасает Россию от красной чумы", воюет со своими же, русскими, и все никак не поймет, где правда, и все обуреваем сомнениями, размышлениями, и странная судьба: он и Котовский неизменно оказываются в противоположных лагерях!
Что же такое знает этот загадочный Котовский? Откуда у него такая уверенность, такая страстность убеждений? Орешников часто размышлял об этом. Случайно приоткрылась перед ним завеса: он увидел, как этот человек, то совершающий дерзкий побег из тюрьмы, то жестоко мстящий за крестьянскую бедноту, пробирался под чужой фамилией в самое логово врага, а последнее время только и говорят о его смелых, не виданных нигде поступках, которые приводят в замешательство белогвардейские власти.
