- Где ж Кузьма наш запропастился? - спрашивали матюхинские коноводы.

- Спать лег, велел в случае чего разбудить.

Другим коноводам котовцы предлагали "сбегать на минутку к тете Дарье и хватить по чарочке самогона-первача, у тети Дарьи он такой, что медведя свалит! Выпьешь - и душа радуется!" И вели двух-трех матюхинцев, и эти тоже не приходили обратно.

- С девками остались посидеть, - сообщали с простодушным видом котовцы.

Так под разными предлогами уводили матюхинских коноводов и поодиночке приканчивали. Наконец во дворе осталось их только трое.

- Где Кузьма спит? Проводи меня к нему, пусть он теперь подежурит, а я вздремну, - потребовал один из троих.

Его охотно проводили, и он тоже как в воду канул.

- Вон оно где, недалече, - показал котовец, - в амбарушке оба спят. Кузьму растолкать не могли, мычит, черт, а встать не встает. Так и отступились.

Кажется, у оставшихся двоих матюхинцев не зародилось подозрения. Они скучали, громко позевывали, наконец даже вздремнули около коней.

Загремели в избе выстрелы, со звоном полетели стекла. Для котовцев не составило большого труда расправиться с оставшимися двумя коноводами.

Опасаясь, что в общей сумятице и его прикончат, Эктов старался быть возле Котовского. И теперь он тоже выбрался на крыльцо.

- Никогда ничего подобного не видел, - бормотал он, опираясь на перила и разговаривая сам с собой. - Это что-то безумное! Я не трус, но у меня до сих пор нервная дрожь... И ведь я очень и очень подозревал, что меня используют, а затем безжалостно пристрелят...

- Сдавайтесь! - крикнул Котовский засевшим в амбаре, а сам зажимал рану левой рукой.

В ответ послышались только выстрелы. К амбару, сбоку заложенному поленницей дров, подполз один из бойцов. Чиркнула спичка, весело затрещала солома, а потом разом пламя охватило амбар... Трещали доски. Летели искры. Пламя озарило соседние избы, окрасило в розовый цвет березы, опахнуло жаром окружавших амбар котовцев. Некоторое время двор был ярко освещен. Метались на привязи лошади. Пламя лизало листья ольхи, взвивалось к небу и раскачивалось, причудливо озаряя надвинувшуюся дождевую тучу, уходящую под пригорок улицу, играя и переливаясь в стеклах соседних домов.

Занялась заря. И уже трудно было понять, где зарево пожара, где сияние возникающего дня.

Выстрелы из амбара прекратились. Чья-то рука пыталась изнутри распахнуть двери, но обгоревшая стена накренилась и наглухо заклинила выход. А потом рухнули пылающие перекрытия крыши.

Никто не пришел из деревни гасить пожар. Пламя сникло. Люди стояли вокруг и смотрели на это очистительное пламя, раз навсегда выжигающее из памяти имя свирепого палача и душегуба.

А за деревней уже защелкали выстрелы, заговорили пулеметы. Началось уничтожение всей банды, растерявшейся без своих командиров.

16

Утром созвали жителей Кобылинки. Комиссар Борисов держал речь. Он объяснил, за что борется Красная Армия, что такое Советская власть, говорил, что никого в деревне не тронут, напротив, еще помогут им наладить трудовую жизнь.

Тогда стали приходить все новые и новые жители деревни.

- Пороть не будут? - с опаской спрашивали они.

Вскоре мужики сами стали приводить попрятавшихся в банях и погребах бандитов. Еще набралось человек семьдесят.

Из всех матюхинцев спаслись и скрылись в лесу не более пятнадцати человек.

Котовцы выявили имевшихся в деревне безлошадников и передали им полсотни лошадей.

Найден был и доставлен в штаб адъютант Четырнадцатого полка повстанцев Муравьев. Это был страшно перепуганный и изрядно вывалянный в сене мальчик. Вначале он держался гордо и дерзко:

- Все равно вы меня уничтожите, так о чем же еще говорить?

На верхней губе у него золотился пушок. Он, вероятно, ни разу еще не брился.

- От вас зависит, будете вы жить или нет, - ответил ему комиссар, который вместе с Гажаловым допрашивал его.

- Зависит от того, - добавил Гажалов, - что вы поймете свои заблуждения и чистосердечно раскаетесь.

- Одного я не понимаю, - в раздумье сказал Муравьев, когда убедился, что никто его не бьет, не пытает, не собирается по методу Матюхина свернуть ему голову, - одного никак не пойму. Ну, хорошо. Еще можно, хотя и с трудом, представить, что командный состав вашей дивизии так тонко вел игру. Но как же рядовые бойцы? Как могло быть, чтобы не десять, не двадцать - несколько сот человек сумели действовать так согласованно, чтобы они не раскрыли вас, не проговорились... Это непостижимо!

- Вы не только этого, вы многого еще не понимаете, - ответил Борисов, - и такие заблуждения, как ваши, дорого обходятся стране.

17

Арбат весь испещрен маленькими уличками и переулками. Кажется, ни в одном районе Москвы нет столько изгибов и поворотов!

В Серебряном переулке находилась образцовая клиника профессора-хирурга Мартынова. Вот в эту клинику и поступил на излечение Котовский. Ольга Петровна самолично освидетельствовала его рану. Ранено правое плечо с оскольчатым переломом плечевой кости. Ольга Петровна наложила гипсовую повязку и повезла мужа в Москву.

- Вы, конечно, понимаете, - спросил Котовский седого, маститого профессора, - что рука мне нужна?

- А как же! - серьезно посмотрел на него профессор. - Каждому человеку очень нужна рука. Но ведь никто вопроса об ампутации и не поднимает. Будем лечить вашу руку. Приложим все старания.

В сентябре Котовский выписался из клиники, сердечно поблагодарил профессора и отправился в свою бригаду.

Первое, что ждало Котовского в бригаде, - приказ Реввоенсовета республики о награждении за смелую операцию у деревни Дмитровское-Кобылинка Почетным Революционным оружием.

Орденом Красного Знамени за отличия в боях при ликвидации банды Антонова награждены сто восемьдесят пять котовцев.

Котовский назначается командиром Девятой Крымской кавалерийской дивизии имени Совнаркома Украины.

Когда он пришел в штаб и весть о его приезде облетела бригаду, к нему кинулись пожимать руку, приветствовать по уставу и не по уставу или хотя бы просто взглянуть на него все его друзья и соратники, все его орлы, однополчане, а сейчас, в обычное время, простые, сердечные, непритязательные люди: